Эльмира Нетесова - Макарыч

— Их с тебя хватит.

— Не угадаишь, иде им конец.

— Господь не допустит.

— Коли не грешить.

— Ты свое отмолил. Искупил.

— Люд, мать, веками маетца за вольные и невольные грехи свои. Сколь повидал, знаю, радо в атца редко довод и тца. Даже кады с каторги ослобоняли нас, не все с ей повыходили.

— Почему?

— Все с радостей. Иные порехнулись. Други серце лопнуло. Так волюшки и не увидали. Особливо старые мерли от той вести. Им, бывалоче, сказывають, а оне хлоп на земь и кончаютца. Беду люд крепше терпел. От радостев поотвык.

— Неужель с ней помереть можно?

— Помирали. А в селе, верно, слыхала? Старуха сына с хронту дожидалась. Единаво. Сама хворая, наскрозь изболелась. Сына ж ее с хронту по ране сослали. Возвернулси в дом. Старая-то глядь н а ево — и померла. Вот те и сустрелись.

— Знаю, с горя, с тоски кончались, с радостей не слыхивала.

— Не брешу жа я.

Макарыч любил поспорить. Иногда не замечали они с Марьей, как до рассвета говорили. Лесник и сам удивлялся, с чего это он с женой может говорить о таком, о чем не каждому мужику смог п ро поведать. Ведь не первый день под одной крышей. А все времени не хватает. И чем ни дольше, те м нужней становились они друг другу.

Длинными вечерами, когда Марья садилась за в язанье, Макарыч прилаживался ближе к печке, начинал то ложку выстругивать, то топорище про запас мастерить, то еще поделку какую. Около порога пыхтел самовар. На стол просился, к разговору, в собеседники. В печи хлеб дозревал. Духмяный, жаркий. С боками пышными, розовыми, как у молодухи. И, едва самовар начинал пыхтеть, свистеть, лез лесник в подпол за медом. Марья вытаскивала из кладовки перцовую, доставала грибы, рыбу, картошку: разомлев в печи, та дымилась жаром. И снова, как всегда, не было конца разговорам, рассказам, воспоминаниям. Дни летели незаметно.

Вот и зима подходила к концу. За все это время лишь два раза съездил в село лесник. Отправил Кольке денег. Сообщил ему, что они с Марьей живы и здоровы. Ждут его домой.

Заходил и в сельсовет. Перетолковать с председателем. Тот спросил о здоровье. Узнал, что понадобится им на весну. Пообещал как-нибудь наведаться.

— Тайга мне нравится. Но не знаю я ее. Чувствую, что здесь, на Сахалине, она с характером. Своим. Особым.

— Охотничить сбираисси? — не выдержал Макарыч.

— Нет, убивать не люблю. Разве по необходимости. Я просто побродить иногда.

— Ну то ладно. А то у людей руки загребущии.

Одни порубки зачинают, не спросимшись. Молодь губют. Други зверя промышляют без меры. На костры сколь доброво леса поизвели — не счесть ужо. Прихватишь на месте — грозятца. В запрошлом лете пожог мальцы учинили. Всем миром едва справились. Зверя много пожглось. Кой от напасти подале сбег. Путно промышлять поотвыкли. Промеж совести норовят. Соболей от таво мало осталось. Сбегають. Лис и тех отравой берут. Разе то по уму? О потомстве зверьим нихто не думаит. Горностаев в ледянки заманивають. Бусурмаиы!

— А что это за ледянки?

— Бочку с водой снутря обкатають, потом в снег. Внутря приманку кинуть. Горностай туды сиганеть, а взад не можить. Склизко. Там и гибнить. Дак в ту ледянку до десятку ловитца в неделю. А иные тем пользу выгадывають. Ни ходить не надоть, ни стрелять. Пришел, забрал и готово. Сколь я тех ледянок порубил, счету ужо нет. Не могешь на капкан словить, не берись. Не губи зверя. То не охотник, што на зверьей тропе петли ставить. Таких с тайги дубьем гнать надобно.

— А кто таким занимается?

— О, мил человек! Пошти все мальчонки с села хамничають. Ухи драл. Лозой сек. На крапиву гольным гузном садил за убивство — не помогло. Н оне мужики тож ентим баловатца стали. Стыд порастеряли напрочь.

— Штрафовать надо.

— Не подмога. Все одно паскудют.

— Мне будете говорить. Уж такое не позволю.

— А чем подсобишь? Люд-то злой.

— На кого?

— На нехватки. Оне худче блох догрызуть.

- На материке куда больше терпят. Здесь-то что!

— Горе — оно повсюду горе. Вон у Варвары мужик с хронту возвернулси психованай. А на шестай ден помер. У бабы-то восемь душ ребят осталось. Девятай в брюхе. Каково бабе без кормильца-то? Старшой токо и подмогаить. Вот и штрахуй ее. Разе с добра ее детва в тайге цельными днями пропадаить? Иде грыбы, ягоду, рыбу готовють. Петли приловчились на зайцев ставить. Им жрать-то надо. Ить пятилетку не вдолбишь про войну на большой земле. Ен исть сырую рыбу, а спробуй, скажи, што не моги. Ен и знать про то не желаить. Ен жа кус хлеба не кажен ден видить. А ты: штрахуй, докладай. Да разе рука лягить? Язык повернетца? В их на восемь ребят портки единаи.

— Ничего, Макарыч, скоро оживем.

— То ты им сказывай.

— Этим горностай ни к чему.

— Пошто так-то? На кус хлеба променяют. Голод — худче тешши.

— Схожу я к ним. Может, поможем чем.

— Ох, голубчик! Там столь дырья — всем миром подсоблять надобно. Дом искособочилси. Хозяйство — едины воши. Баба напрочь измаялась. Ртов полон дом. А ложки пусты. В каструлях мыши водитца перестали.

— Да, плохо.

— И я про то ж.

— Ну, а что подскажешь?

— Тибе видней. Думаю, мужиков в тайгу справлять пора. На охоту. Ведмедей, оленей малость стрелять. Стариков на рыбу. Нехай сетями ловють. Бабье бездетное в подмогу. Все легше ста- нить беду одюжить. Наказаньем не проймешь — озлишь.

— Кто в тайгу-то пойдет? Ведь в селе-то среди мужиков одни калеки. Тут же охотником надо быть. Где я таких отыщу? Одна надежда на тебя.

— Подмогу, сколь можно. Нехай, те парнишки, што повырастали, на выручку идут. Поднатаскаю маленько. Глядишь, с какова толк получитца.

— Надо обдумать.

— Чево тут думать? Времечко ноне тяжкое. Думки на голодное брюхо худо в башку лезут. Не дале утробы.

— Тяжело тебе будет с ними, Макарыч. Они неслухи. С ними до беды далеко ли?

— Самово всю жисть неслухом величали. Погляним. Можа, обчий толк сыщу.

— Я-то хотел предложить тебе на пенсию. Поработал ты много. Отдохнуть пора. Да все не время. Сам видишь.

Макарыч побагровел.

— Можа статца, и не рысак я ноне, ну и не кляча, штоб воронью к падали добавкой быть. Дело свое на участке справляю. Не ведаю, за што осерчал. Аль сам здоровше? Моя пензия вот, — лесник вытянул перед председателем почернелые, шершавые руки. — И подмоги, покудова не кончусь, не стребую. Вся моя жисть в их. Ты жа об других печальси. Об малых, што безвинно сиротами растуть. Им шибко хлеб нужон.

Лесник отвернулся, закурил. Густые кольца дыма медленно поплыли к потолку.

— Нам обо всех думать надо. Ты тоже не двужильный.

— За мине пред Богом нихто здравия не вымолить и грехи не счистить. Сам за сибе ответчик, коль сгину — пора. Детвы нет. Баба тож не молодайка. Поплачитца да и перестанет.

— Все мы умрем, Макарыч. Да только каждый по-своему. О другом вот и памяти не останется.