Эльмира Нетесова - Макарыч

— То верно…

Макарыч отвел коня в сарай. И, кликнув Шельму, вошел в зимовье. Перекрестившись на образа, к столу сел. Вздохнул, будто с возвращением в дом снял с плеч тяжелую ношу. Он мысленно здоровался с каждым углом. С каждой половицей.

Марья торопливо накрывала на стол.

— Сядь, Марьюшка, хочь по гляну на тибе. Побудь вот так спокойно. Не тормошись, — удерживал жену Макарыч.

А когда выпил лесник за упокой души Акимыча, снова погрустнел.

— От Кольки ничево не было? — пыталась растормошить Марья мужа.

— К Акимычу ехал вон, получил: «Живой, здравай, вышли денег». И все. Денег послал, отписывать не схотелось, — не сумел умолчать Макарыч. Женщина вздохнула. — В обрат кады ехал, на пошту не свернул. Привезуть, ежли ишо чево пришлеть.

— Сам хоть бы приехал. Глянуть бы.

— Схочит — приедит. Нет — Бог с им.

— Могилу деда наведал бы.

— Ево туды не заташшишь.

— ?..

— Живова не почитал. Осрамил. Мертвай Кольке и вовсе не надобен.

— Может, сговорим?

— Не стоит Акимыча гневить. Силком на погост не возют.

— Душа же должна в нем быть. Дед же, что ни говори.

— У всех душа, да у кажнова со свово конца. Мерекаю, в той науке Колька вконец сбалуетца. Ну да бес с им. Подмогать ему буду, сколь сил моих достанит. Но, чую, бесово в ем нутро. Не Акимычево.

— Я тебе об этом говорила.

— Про деньгу стребовал, про деда запамятовал. Да вно заведомо схоронил.

— То из-за отца Колька таким уродился, — выдохнула Марья.

Лесник лишь рукой махнул безнадежно.

А через несколько дней они оба ушли в тайгу. Макарыч постепенно приучал к ней жену. В глухомань не вел. Отсаживали молодь неподалеку от зимовья. Очищали участок от коряг, пней, сухостоя. Вдвоем у них все ладилось быстро. За месяц управились. Осталась лишь речка. Ее надо было освободить от заторов, чтоб рыба на нерест спокойно шла. Лесник было решил сам с этим управиться. Но Марья не согласилась остаться в одиночестве.

Прошли еще две недели. Марья с мужем решили возвращаться поутру домой. И не торопились.

Лесник поймал на уху хариусов. Марья костер поддерживала. Готовила к ночлегу шалаш. Макарыч почистил рыбу, бросил в котелок и, сев у огня, грелся.

— Об такой жисти не мыслил я на каторге. Выпало, сядим миром мужичьим и кажнай про свою задумку сказываит. Как наперед на воле жисть начнет. Книжник, тот все про науку буровил. А ишо про жратву. Загранишнаю. С кандибобирами. Как зачнет, пес, про хранцузкую жратву молоть, у нас аж слюни до колен бегли. А в брюхи кошки по-скорбному выли. Книжнику што? В ем спина с животом давно срослись. Нам-то како было? По ночам всякие марципаны да птичье мо локо снились. А другой был с хмельнова краю. Все про вино ихнее трепалси. Мол, в жару ево заместо воды там хле щ уть. С самово мальства. Потом в их живуть подолгу.

— За что он в каторгу попал?

— Вором был.

— Чево крал?

— Девку! Богатаю! А она запродана была. Другому. Ево словили. Пришибить хотели. Да жаль поимели. Девку возвернули. А ево упекли по этапу.

— Батюшки, а на что девок красть? Или их на свете мало?

— И я про то ж ево выведывал. Срамил. Аль, говорил, нехваток их? Приезжай в наши места. Первую сосватаишь. За милу душу пойдеть. Благодарствовать станит.

— А он?

— Сказывал: девку оне приглядывають, как коня. Здоровую, красивую, скораю. Штоб на скус, как доброе вино, была. Веселила душу.

— Ох, мать честная, разве такие в свете водются?

— В их, можа, и водютца, — вздохнул Макарыч. — Только по мине красть их ни к чему. Не казна. Нехай сама к мужику бигить. Невелика радость из-за ей в каторгу угодить.

— Ну, а ты про что думал?

— Мой спрос мене всех. Бабу я не думал иметь. Не до таво было. Абы хлеба вволю, от пуза штоб. И картох печеных без счету. Ну и без порки, без брани. Без надсмотру. А ишо про свой домишко. С банькой да с вениками. Чарку в праздник. И тишину… Вот и усе. Боле ничево не желалось.

— По первости, верно, нарадоваться не мог?

— Кады сюда пустили?

— Ну да.

— Конешно. Оно все ж воля. Харч слободнай. Всяку живность бил. С полгоду все жрать хотелось. Брюхо было стонит, некуда пихать. А жевал- ка просить. Изболелси навовси. Ить сколько всыто не харчилси?

— После вольной никого из каторжников, с кем был, встречать не доводилось?

— Их на материк свезли, в каво родичи имелись. Мине не к кому отвозить стало. Тута оставили.

— Давай вечерять, — тихо перебила Марья.

— Пора. Да ты чай не студи. Я ключевой люблю. Бурливай уважаю, с огня.

Марья подвинула чайник к огню.

— Ешь, отец, ешь, родимый.

— Так-то лишь ты мине и потчуишь. В жисть нихто эдак не сказывал, — торопливо хлебал уху лесник.

В зимовье Макарыча с Марьей уже поджидали. Сам председатель сельсовета приехал, а с ним и директор лесничества. С войны вернулся недавно. Это Макарыч по одеже смекнул. Штаны у него чудные — до колен широкие, книзу в обтяжку, по- гусарски. Рубаха толстая, горло петлей захлестнула. Весь он в ремнях, наградах. Сапоги блестят. В них, как в зеркало, смотреться можно.

«Эвот какой шут в мою заимку нарядилси клопином. А на што? По-человечьи собратца не мог. Или не успел?» — подумал Макарыч.

— Твое начальство, теперь по всем вопросам к нему, — указал на директора председатель.

— У мине до ево нужды нет, — обрезал Макарыч.

— Может, будет. Познакомиться привез. Хозяйство показать. Поводишь по участку. Пусть посмотрит.

— Контрольников тут привозют всяких, — заругался лесник словом, услышанным в сельповском магазине.

— Не контроль я. Вы сами себе хозяин и контроль. А участок мне действительно посмотреть надо.

— Иди, гляди, сколь влезить.

— С вами надо.

— Я только с тайги. Передохнуть маленько надоть.

Директор закашлялся, смущенно отвернулся:

— Все верно, Макарыч. Но мне долго задерживаться нельзя. Может, сходим ненадолго?

— Как величать-то тебя? Аль у начальства, окромя звания, имени людскова нет?

Председатель рассмеялся.

— Как он тебя?

— Да! Зовут меня Евгений.

— А по отцу?

— Иванович.

— Ну дак вот, Евгений свет Иванович, погод и денька два. Дай моим мослам остыть. В баньке побалуем. Опосля с Богом в тайгу пойдем.

— Долго это.

— Торопитца не след. То блошистаи нехай спешать. Мой век и так ужо недолог. Ождешь.

И все же на следующий день повел Макарыч директора на осмотр участка. Тот шел быстро, уверенно. Не оглядывался на шорохи. Расспрашивал лесника о жизни, работе. Макарыч отвечал поначалу неохотно. А потом обвыкся к новому человеку, разговорился:

— Тута я, почитай, всю жисть прожил. Кажна зверуха знакома, со всей детвой и прародителями. Ведомо, какой у каво норов, карахтер, значит, имеетца. Хто чем балуитца, болеит.

— Много ли соболя на твоем участке?

— Нонче поприбавитца. В прошлом лете взамуж много поуходило на сторону. Мужиков мало родилось. Седни нет. Назад повертаютца. Орех должон уродитца хороший. А соболю, окромя забав, жратва надобна. Да и баб нонче мене родитца. Вона весна нонче дружная, сухая. Мужичья.