Виктор Смирнов - Ночной мотоциклист. Сети на ловца. Тринадцатый рейс

Я вышел на палубу. Была теплая августовская ночь. Ветер очистил порт от испарений солярки и принес запах листвы. В такую ночь трудно заснуть, даже если не работаешь в угрозыске.

Три фигуры были едва различимы в полумраке. На берегу стояла Машутка в белом платье, тоненькая как свечка. Валера, наклонившийся к ней с борта, казался каменной глыбой. И над ними, на крыле мостика, парил, как Мефистофель, Леша Крученых, бросая время от времени иронические реплики. Поммех знал, что Валере очень нравится Машутка.

— Вы скоро уходите в рейс? — спросила Машутка.

— Через три дня, — ответил Валера. Он поглаживал леер от волнения.

— Скажи что–нибудь о погоде, — свистящим шепотом посоветовал поммех. — Или афоризм выдай.

Валера показал Леше кулак.

— Я знаю, чего ты пришла, — глухо сказал он. — Твой Вася дурак. Он ревнует, что ты в театре с мичманом была.

— Господи, — тихо ответила Машутка. — Так это ж наши подшефные с эсминца. И не один мичман, а трое.

— Понял? — торжествующе спросил поммех. — Всего лишь трое!

Валера молча вошел в каюту Васи Ложко. Я не мог не оценить его мужества. Жаль, что не этот парень нравился Машутке.

Разговор его с механиком длился недолго. Вася, перемахнув через леер, оказался рядом с девушкой. Они медленно пошли вдоль пирса, в сторону от «Онеги».

За что ж она наказана, скажи?..

Откуда явились эти строчки? Память у меня как фамильная шкатулка, в которой вместе с какими–то нужными, жизненно важными документами хранятся малозначительные, неизвестно когда и как попавшие бумаги… Разрозненные сведения, даты, параграфы давно устаревших инструкций, обрывки стихотворений, имена случайно встреченных людей, музыкальные фразы, вырванные из забытых пьес, — все это таится в подсознании, и вдруг какой–то всплеск, протуберанец нервной энергии выбрасывает из хаоса неожиданную деталь, и она овладевает мыслями.

Наверно, это результат бессистемных занятий по собственному «особому» методу — готовясь к работе в угрозыске, я усиленно тренировал память, заучивая бесчисленное множество стихов и мелодий.

За что ж она наказана, скажи?

Казнить любовью — нет страшнее муки…

Вспомнил! В Иркутске, на литературном концерте, заезжий декламатор читал это стихотворение, и называлось оно «Фауст и Гретхен».

За что ж она наказана, скажи?

Казнить любовью — нет страшнее муки…

Когда в мольбе протянутые руки,

Как лжи и правды робкие межи.

На нем вина! Ему готовь отмщенье,

Полет стрелы, звон тонкой тетивы,

Ему — презренье ближних, желчь молвы,

А ей — покой. Молчанье. И прощенье

«Почему вспомнились эти строки?» — думал я, глядя на тающее в сумраке белое платье. Наверно, это зависть. Та самая зависть, которая называется еще безотчетной ревностью.

Рядом тяжело вздохнул Марк Валерий Петровский, наш стоик.

— Они познакомились в яхт–клубе, — сказал Валера. — А потом выяснилось, что Карен свояченица Кэпа, и с тех пор Машутка здесь частый гость. Она работает в магазине грампластинок. А Вася хороший парень, правда? — спросил Валера, заглядывая мне в лицо. — Однажды он провожал Машутку и на них напали двое. Хулиганье. Вася их разметал знаешь как!

Он заглянул мне в лицо, как бы ища подтверждения. Выпуклые линзы очков светились, как лунные камни.

— Любовь зла, — произнес сверху Мефистофель–Лешенька.

5

Итог вечерних разговоров и событий я записал в блокнот:

«1. Маврухин, по словам механика, за день до гибели был на площади Марата. Читал газету в витрине. Говорят, знакомых в этом районе у него не было. Что он делал там?

2. Ночью, за трое суток до убийства, во время вахты Маврухина, кто–то якобы ходил по машинному отделению и свинтил штуцер в трубопроводе, ведущем к пневмостартеру.

3. В ту же ночь, немного позже, загорелась на причале бочка с ветошью и капитан из–за недостаточного давления в ресивере с трудом завел двигатель, чтобы отвести теплоход.

4. Вывод из разговора с Лешей Крученых: он не замешан. Вообще «четверка» здесь ни при чем.

5. Приходила Машутка. У нее зеленые глаза. Такие глаза в жизни встречаются гораздо реже, чем в книгах».

Здесь я поставил точку. Разумеется, последняя деталь не имела никакого отношения к расследованию. Мне захотелось вдруг написать об этих глазах: они действительно зеленые и красивые.

Я вырвал листок из блокнота — он уже больше не был нужен, карандаш помог привести мысли в порядок, — свернул трубочкой и сжег. Бумажка превратилась в пепел и рассыпалась.

Интересно, отчего загорелась бочка с ветошью? Вообще, как могло вспыхнуть тряпье? Окурок, самовозгорание? Но тогда ветошь долго тлела бы. А Маврухин увидел столб пламени. Значит, кто–то поджег бочку, плеснув туда бензина. Кому–то нужно было, чтобы «Онега» перешла к другому причалу. Кому? Возможно, самому Маврухину. Ведь он стоял в ту ночь на вахте.

Да, но без его ведома не стравили бы и давление в ресивере, что едва не помешало «Онеге» уйти от причала. Противоречие! И это противоречие сейчас не решить.

Прежде всего надо отправиться на площадь Марата и прикинуть, что могло понадобиться Маврухину в этом районе.

«Самое серьезное заблуждение любого преступника — надежда на то, что время смоет следы, подобно волне. Но время работает на угрозыск. И еще на прогресс». Так говаривал майор Комолов.

Меня разбудило топанье ног на палубе. Валера сунул под бок свой гиреобразный кулак:

— Вставай, авральчик объявлен. Готовимся к рейсу

Мы ринулись в умывальник.

— Я думаю о том, как странно устроена жизнь, — сказал Валера, отфыркиваясь Без очков лицо его казалось чужим и голым, — Да, странно и противоречиво. Недавно мы пережили трагедию. И вот, пожалуйста, Ложко женится. Уже объявил. Когда вернемся из рейса, будет свадьба.

Валера попытался улыбнуться. Надо сказать, обычно никто не радуется, когда любимая девушка выходит замуж за другого, даже если это хороший парень. Но в Валере не было ни песчинки эгоизма.

Все мы, как Диогены, ищем нового человека, высоко поднимая фонари в солнечный день. А потом оказывается, что новый человек всю жизнь прожил на нашем этаже, только он носил очки с толстыми линзами и казался чудаковатым.

На палубе Кэп произнес короткую речь. Он сказал, что главное для команды — образцово провести очередной рейс, тринадцатый по счету для экипажа. Число тринадцать — счастливое число, на всякий случай сообщил Кэп. А посему надлежит тщательно «вылизать» теплоход, прежде чем идти к элеватору под погрузку.

Через шесть часов у нас уже не разгибались спины. Ребята разошлись по кубрикам — отдохнуть, а я, проклиная жару, потащился через порт к трамвайной остановке.

Полчаса дребезжал расхлябанный вагон, прежде чем доползти до площади Марата.