Евгений Сухов - Убить Петра Великого

— Так ты куда собрался-то на ночь глядя? — тоскливо поинтересовалась хозяйка, увидев, как Степан принялся застегивать кафтан.

— У меня здесь дела, не жди.

Где-то в глубине зрачков вспыхнувший огонек сначала сжался до размеров крохотной точки, а потом и вовсе затух. Закрывшись, хлопнула дверь, похоронив еще одну бабью надежду.

Ночь была темной. В немногих избах полыхали зажженные лучины. А в Богоявленском соборе в келье для гостей робко трепетал свет. Задрав голову, Степан Глебов смотрел на крайнее окошко в третьей клети. Здесь помещалась комната государыни. В глубине кельи предстал темный силуэт, размазанный слюдяным оконцем. Постоял малость, да и сгинул в глубине комнаты. Наверняка это Евдокия Федоровна. Томится в одиночестве, сердечная. Внутри у Степана Глебова сладенько заныло и разлилось зовущей теплотой в самом паху. Это кто же такую бабу без присмотра оставляет?

Ай да государь! Спасибочки за подарок!

За монастырской стеной беззлобно переругивались стрельцы, побрякивая железом. Громыхнули входные ворота, затворяясь накрепко.

— Давно стоишь? — раздался вблизи негромкий голос.

Повернувшись, Степан выругался:

— Тьфу, дьявол, напугал!

Перед ним предстал подьячий Назар Маршавин, работавший в приказе Ромодановского и выполнявший особо ответственные поручения. Ничто не могло укрыться от его взгляда. Неродовитый, как раз из тех, о ком говорят «без рода и племени», он внушал страх даже именитым боярам. И те, заметив издалека его долговязую сгорбившуюся фигуру, невольно понижали голос. Маршавин рьяно выполнял самые деликатные дела.

— А ты не бойся. Тебе силушку нужно для настоящего дела беречь. Хе-хе-хе… А то что тогда мы государю скажем?

— Ворота закрыты, как же мне войти?

— Не переживай. Ворота откроют, сигнал дадут. Вратник — мой человек. Я вот как думаю. Ты нам сигнал дашь, когда государыню на кровать завалишь.

— Как же я дам? — хмуро пробасил Степан.

— Постучишь, что ли, вот мы всем гуртом и подойдем. Тогда ей не отвертеться.

— Может, не стоит? — засомневался Степан. — Чего же ей такой позор?

— А по-другому никак нельзя. Патриарх не поверит, — убежденно заверил Маршавин. — Ему причина для развода нужна, а лучше, чем прелюбодеяние не придумаешь. А потом, уж очень хочется посмотреть, какова государыня в одном исподнем. Хе-хе… Ты глазками-то меня не сверли, — сурово заметил Маршавин. — Общее дело помышляем. Мне государем поручено надсматривать. Перед ним и ответ держать буду. Эх, завидую я тебе, Степка, такую бабу мять будешь!

— Ты язык-то попридержи… Знай, о чем говоришь.

— Я-то ничего… А правду народ молвит, что у тебя с царевной вышло… Ладно, ладно, и спросить нельзя. Ты вот что, не теряйся, самое главное. Заходи в клеть по лестнице. Там никого нет. Я об этом позаботился. И там в дверь стучи. А нам уже пора, вон знак подают, — глянул он в темень.

Вспыхнул факел, разметая вокруг искры, после чего осторожно заходил из стороны в сторону, описывая дугу.

— Смело ступай, ворота открыты. Только не медли. Скоро вратник подойдет. А уж он спуску не даст. Так что не робей, мы поблизости будем.

Надвинув шапку на самые брови, Степан Глебов направился к воротам. Ему и прежде приходилось бывать в Богоявленском монастыре. Первый раз это произошло лет десять назад, когда он с Петром собирал солдат для Потешных полков. Остановившись на два дня в кельях для гостей, они переколотили всю братию, и игумен — суровый кряжистый старец, невзирая на царственный чин гостя, попросил его уйти с монастырского двора.

Второй раз Степан пришел сюда через полгода с челобитной. Повинившись за прежний грех, Петр Алексеевич прислал монахам сто пудов муки, а кроме того, отдал в пользование прилегающие пахотные земли вместе с селом, находящимся по соседству.

Сейчас это был третий визит в монастырь. Вот только он никак не думал о том, что придется пробираться в монастырь лихим вором.

Ворота оказались чуть приоткрытыми. Во дворе — никого. Мрак разъедал деревья, стоявшие вдоль монастырской ограды; немного поодаль находились три скамьи, притулившиеся к стене, а вход в келью представлялся и вовсе зловещим провалом.

Где-то на краю монастырского двора беззлобно переругивались стрельцы. За оградой неспешно бродил караул, бряцая оружием. Открыв дверь, Степан прошел внутрь монастырских помещений. Потолок тут был сводчатым и низким, возникало впечатление, что он буквально ложится на плечи, и Степан невольно сгорбился, как если бы и в самом деле почувствовал тяжесть. Осмотревшись, Глебов направился к неширокой лестнице, уводившей в келью государыни. Где-то по соседству должны располагаться комнаты мамок и боярынь. В любой момент одна из многочисленных дверей может распахнуться. Нетрудно предположить, чем тогда закончится учиненный переполох.

Поднявшись на верхнюю клеть, Глебов осмотрелся. Монастырь словно вымер, не раздавалось ни звука. Степану он показался каким-то неживым и холодным, каким может быть разве что склеп. Вокруг только толстый камень, от которого так и веет подземной сыростью.

Последняя дверь была слегка приоткрыта, и через узкую щель на щербатый каменный пол падала узкая мерцающая полоска света. Она ложилась на противоположную стену и свечой убегала к самому потолку. Из-за двери раздался певучий звонкий голос. Затаив дыхание, Степан вслушивался в знакомые интонации. С такой душой могла петь только царевна Евдокия Федоровна.

Слегка приоткрыв дверь, Степан увидел, как государыня, сидя боком к двери, бойко вытягивала из прялки дрожащую шерстяную нить. На коленях — спицы с кружевами. Без белил и румян ее лицо имело естественный цвет, вот только ярко-красные губы резко контрастировали с этой мраморной белизной.

Степан Глебов с волнением наблюдал за дрожащими ресницами Евдокии. Заметил, как в самом уголке глаз зародилась слеза и сбежала на середину щеки, оставив после себя влажный сверкающий след.

Душу окольничего раздирали противоречивые чувства. Ему хотелось броситься государыне в ноги, поклясться в верности и ладонью утереть набежавшую слезу. И в то же самое время он был готов бежать от ее палат очертя голову. За подобную дерзость стрельцы безо всякого разбору могут порешить на месте. И, только вспомнив Петра, хмурого, как похмельное утро, Глебов решительно распахнул дверь.

Только сейчас Степан заметил, что на Евдокии было лишь исподнее: подол, задравшись, открывал упругие ноги. Никогда прежде его не волновала женская нагота так остро, как в эту самую минуту. Легкий сквозняк остудил тело царевны, и он заметил, как кожа на икрах покрылась крохотными мурашками.

— Марфа, это ты?

Окольничий молчал, не в силах проронить даже слово.