Евгений Сухов - Убить Петра Великого

Повернувшись, Евдокия Федоровна увидела Степана, стоящего в дверях, и крик, готовый уже вырваться наружу, застыл на приоткрытых губах.

Никогда еще государыня не была столь красивой.

— Ты? — почти беззвучно шевельнулись губы.

С шеи на исподнее государыни свешивалась золотая цепочка с крохотным крестиком. Грудь взволнованно колыхнулась, и распятие, ожив, спряталось в самой середке, где-то в глубокой складке.

— Я, государыня, — ответил смиренно Степан, не узнавая собственного голоса.

Страх куда-то улетучился. Весь мир сузился до маленькой низенькой кельи. Точнее, это была целая вселенная, где государыня была полновластной хозяйкой.

Степан сделал шаг. Еще один, такой же нерешительный. Сейчас между ними должно случиться то, от чего они отказались в молодости. Но даже судьба, которая возвела между ними непреодолимую преграду, не может помешать их сближению. Достаточно только протянуть руку, и можно почувствовать обжигающее прикосновение любимой женщины.

— Иди отсюда, Степан, грех это. А то закричу.

— Кричи, государыня, — хмелея от близости, проговорил Степан. — Уж лучше пусть меня здесь порешат.

Ладони государыни ослабли, и на дощатый пол, позвякивая, упали спицы. Плетеные кружева слегка подрагивали в пальцах государыни, закрывая ее круглые коленки.

Жар был сильный, он буквально сжигал Степана изнутри, мешал говорить.

— Какая у тебя кожа-то беленькая. — Он присел и осторожно коснулся обнаженной лодыжки государыни. Раньше-то, бывало, мял ее сколько хотел. А сейчас только от одного прикосновения едва разум не помутился. — Как снег, — ладонь скользнула выше, приподняла краешек исподнего белья, — и такая же мягкая, как пух.

Не останавливаясь, пальцы скользнули выше. Добрались до коленей. Задержались ненадолго, будто бы для того, чтобы отдохнуть, а потом устремились далее к бедру, слегка раздвигая ноги. Царица вздохнула глубоко, подавшись вперед.

— Не надо, Степушка, не надо… Ведь узнать же могут. Грех-то какой!

— Не бойся, государыня, не узнают, — легкомысленно пообещал Степан, приподнимая исподнее.

Всего-то легкая заминка, после которой Евдокия, окончательно сдаваясь, подняла руки. Легкий полупрозрачный шелк скользнул по гладкому телу, обнажив красу неописуемую. От прежней плоскогрудой девчонки не осталось и следа, перед Степаном была дородная женщина, понимающая и ценящая мужскую ласку. Не удержавшись, Глебов притянул государыню к себе и услышал протестующий шепот:

— Не на лавке же, охальник. Я сама до постели дойду. Да и щеколду не забудь задвинуть, не ровен час, войдет кто!

Сбросив с себя оцепенение, Степан на деревянных ногах протопал к двери, обернувшись, увидел, как Евдокия Федоровна, уже совершенно не стесняясь своей наготы, направилась к постели. Откинула одеяло и расположилась у стеночки, оставляя место и для Глебова. «Точно так же она поджидает и государя», — шевельнулась внутри Степана гордыня, перемешанная с ревностью, заглушив прочие чувства.

Сняв кафтан, Степан бросил его рядом с исподним государыни. Поймал ее слегка насмешливый взгляд. Развязал порты, положил их аккуратно и, задув свечу, затопал босыми ногами к царице.

В избу к солдатке Степан Глебов вернулся только под самое утро. Разобиженная, она открыла щеколду и, едва взглянув на полюбовника, удалилась в избу.

Оно и к лучшему. В наступившее утро Степану Глебову было не до разговоров. Сладость познается только в настоящей любви. Прожив тридцать с лишним годков, Степан Глебов теперь понимал, что прежние его отношения с бабами были всего лишь баловством, а то, что приключилось нынешней ночью — настоящее чувство. Оказывается, нужно попробовать полсотни девок, чтобы понять истину.

Несмотря на бессонную ночь, уснуть Степан не мог. Долго ворочался, прислушиваясь к вздохам хозяйки.

На следующий день ближе к полудню заявился Назар Маршавин. Уверенно протопал через избу прямиком к разнежившемуся Глебову. Отыскал в углу кувшин с брагой и, крякнув от удовольствия, налил полную братину.

Толкнув под локоть задремавшего было Глебова, Маршавин мелко хихикнул:

— Ну и каково оно с царевной-то, а? Наверное, как-то по-особенному?

В какой-то момент Степан вдруг ощутил невероятную потребность поделиться пережитым. Поведать об испытанном, рассказать, какая упругая и нежная кожа у царицы, о том, что у самого паха имеется родимое пятно светло-коричневого цвета величиной с фасоль. Не удержавшись, он прикоснулся к нему губами, вызвав невольный восторг государыни. И даже когда уходил от нее утром, никак не мог поверить в состоявшееся счастье. Откинув одеяло, Евдокия тихо посапывала, обнажив бок. Исподнее аккуратно уложено на табурете, поверх которого, провалившись в ткань, торчал золотой крест, снятый с шеи царицы.

Вспомнив протяжный стон царевны, когда они в размеренном и быстром темпе вбежали на самый верх блаженства, Степан счастливо улыбнулся. Было!

Глебов приподнялся, присел на свободный стул, а потом усмехнулся в ехидную физиономию Маршавина:

— А с чего ты взял, что было?

С минуту подьячий непонимающе хлопал белесыми ресницами, пытаясь отыскать в лице Глебова лукавинку. Однако его встречали строгие серьезные глаза. Окольничий шутить не собирался.

Отодвинув от себя братину с брагой, Маршавин нахмурился:

— Так ты же только утром оттуда вышел? Али не так?

Брага, сердито плеснувшись через край братины, расползлась по столу, испачкав кафтан Глебова. Брезгливо отряхнув промокший рукав, Степан спросил:

— А ты видел, как я выходил?

— Не довелось, — честно признался подьячий. — Только ты ведь постучать должен был, когда на государыню… того… залезешь.

— А я постучал?

— Не слыхал.

— Вот, стало быть, и не залезал! — веско изрек Степан. — Царица наша, матушка, святая!

— Куда же ты тогда запропастился? — недоверчиво сверлил подьячий Глебова поросячьими глазками.

— Постоял немного в трапезной, а потом в другую дверь вышел, — отвечал Степан и крепко пригубил братину, стараясь спрятать накатившее ощущение счастья.

— Где же ты тогда всю ночь был? — продолжал допытываться Маршавин.

Глебов оторвался от братины, утер рукавом усы:

— Тут в селе вдовушка одна дородная живет. Телеса — во! — выставил он впереди себя ладони. — Шажок делает, а у нее все колыхается, как свиной студень. Такую подержать — одна приятность. Вот я ее и держал всю ночь.

Губы разошлись в довольной улыбке, будто бы медку отведал.

— Где же ты тогда в следующую ночку пропадал? Заходил я к тебе, не застал!

— Так и пробыл у нее. Два дня порты не надевал.

В следующую ночь Степан Глебов тихим вором опять пробрался в келью государыни, перехитрив карауливших у ворот монастыря стрельцов. Государыня, встав на колени, молилась в углу перед иконой, замаливая сладкий грех. В тот момент, с распущенными волосами, неровной волной спадавшими на плечи, она показалась ему особенно красивой. Через полупрозрачную ткань Степан видел ее слегка располневшее тело. В глазах — испуг. Красивые, слегка пухлые губы разлепились. Вот сейчас отчаянный крик разорвет монастырскую тишь. Но вместо ожидаемого крика прозвучал шепоток: