Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Камчатка

— А почему растратчику море?

— Жил сладко. Но ничего не скопил, все меж пальцев, как вода. И деньги, и жизнь…

— Сопки в снегу таким, как я, старикам кололи. Но только по желанию, конечно, — вздохнул Трофимыч.

— Это что за знак? — спросил Яровой.

— Не знак. Намек на могилы. Мол, все, что до Колымы — за сопками, а сопки — в снегу. Значит, и сегодня ждать от жизни нечего. Все холодом да снегом заметет.

— А ворам что ставили?

— Развалившийся корабль. Дескать, не плавать больше под парусом удачи. И до дна ближе, чем до берега. Какого и вовсе нет, — рассказывал Бондарев.

— Но воры разные, а всем одинаковое ставилось? — не поверил Яровой.

— Нет, тоже по категориям. Вот, к примеру, «медвежатникам», — у нас двое таких век доживают, в овале выколота монета старой чеканки, решкой наружу. Что значит— не выпала удача. И круг жизни замкнулся. Оно и верно: после нэпа отмирает эта воровская квалификация.

— А почему так мелко? Решка — «медвежатнику»?

— Крупные воры не любят больших меток. Чем солиднее преступление, тем незаметнее метка. Порою невозможно определить по какому делу осужден, пока в документы не глянешь, — пояснил Игорь Павлович.

— А корабли кому из воров кололи?

— Это тем, кто магазины грабил. Универмаги, меховые. Короче, по крупному работал. С ростом благосостояния и производства товаров эта воровская специализация тоже изживает себя. Полное кораблекрушение.

— Интересно, а что налетчикам ставят?

— У одних на спине дырявый башмак: мол, всю жизнь за барышом бегал бестолку. У других — бутылка кверху дном. Намек на то, что весь его понт [3] выгода, толк, смысл (жаргон) в бутылке уместился. Да и та с дырявым горлом. Ну, еще рука и пачка денег на заду воров бывает выколота. Это у тех, кто рисковый. Способен на убийство. Еще есть мешок с деньгами. Тоже на ягодицах. Это ставят тем, кто рангом чуть ниже «медвежатников».

— Объясни, Игорь Павлович, мне все это очень интересно, — попросил Яровой.

— Так вот, слушай: это ставили тем, кто ювелирные магазины тряс, сберкассы. И прочие денежные места. У нас сидел мастер по ограблению касс аэрофлота. Конечно, столичных. И, знаешь, говорил, что за ночь он «зарабатывал» не меньше «медвежатника».

— Так, а какую татуировку этому аэрофлотскому грабителю ставили?

— Таким, как он, пониже спины, опять же, вороньи крылья изображали. А меж ними — медная монета. Мол, долго летал, ведь ворон триста лет живет, а все равно на Колыме приземлился. А здесь, как ты ни зарабатывай, цена тебе и жизни твоей не больше медяка. Да и медяк этот лишь наполовину виден. Вторая половинка его меж его ягодицами спрятана.

— Тоже символ?

— Да, вот и в этом случае: как ни летал — на ту же задницу сел. Как и все остальные…

— Вот ты говоришь о «медвежатниках». Так уж давай все полностью расскажем, — вмешался в разговор Трофимыч.

— Прости, но я больше о них не знаю. Сам дополни.

— Татуировки ставили разно. Вот «медвежатникам» делали их чисто. Сам знаешь, что свежая, только что поставленная наколка — тут же воспаляется и дает температуру. Три дня иные в пласт лежат. Значит, чернила или тушь в кровь попали. Получается заражение.

— Это всегда? — полюбопытствовал Яровой.

— Смотря кому делают.

— А умирали от этого?

— Нет. Медики имелись. Они знали, как спасти в случае чего.

— А сами заключенные знали как инфекции избежать?

— Как же, умели! Но делали не всем.

— Расскажите, Трофимыч, — попросил Яровой.

— У зэков было несколько способов обеззараживания. Когда кололи «медвежатника», а они особым уважением у воров пользовались, его кожу обрабатывали поначалу мочой. Она здорово дезинфицирует и снимает воспаление. А когда работа сделана — крепкой заваркой чая протирали рисунки. Чай все инфекции исключает. Делает татуировку более четкой. И предупреждает нежелательные последствия.

— А как сами рисунки делались?

— О! Это целая школа. Поначалу «медвежатнику» кожу обрабатывали, потом химическим карандашом рисунок делали. Поскольку это сам «медвежатник», рисунок обсуждался всем бараком. Если он одобрен, «художник», взявшийся за дело, начинает обкалывать набросок иглой. Но прежде он прокипятит иглу, начисто руки вымоет. Когда обколет, тушью рисунок обведет. А через полчасика оботрет татуировку. Потом опять обработает это место. Вот и все.

— А другим как делают?

— Ну, положим, «сявке», так тут уж совсем просто. Нарисуют ему кралю на весь живот.

— Почему кралю?

— Так не просто кралю. А мадам на горшке.

— Зачем такое?

— Так он же «сявка». Параши носит. Из-под всего барака. А тут женщина. Предел его мечты — «сявкам» даже говорить о бабах вслух не дозволялось. Ранг слишком низкий. Так вот, чтоб и им не так тяжело жилось, на весь живот им баб рисовали. Но головой вниз. А поскольку другие с ним о серьезном и о бабах не говорили, ляжет «сявка» на нары, рубаху задерет, живот надует, а с него ему баба улыбается. Вот и говорит он с нею, единственной. Часами. Это им не запрещалось. Хоть и не всамделишная баба, а отрада. И успокоение «сявке». Тоже ведь человек, что ни говори. А потому баб им делали на брюхе красивыми, улыбчивыми. Ведь нелегкая жизнь у «сявок». Всяк помыкать норовит. Так вот эта отрада была их неотнятая. Она никогда не осмеивала и не ругалась. Ничего не требовала. И никогда не изменяла. Всегда понимала «сявку» и была с ним, в нем. Вот этим подарком, а он считался самым щедрым, и одаривали тех, кто не имел ни веса, ни силы. Всякому своя утеха.

— А как им делали татуировки?

— Очень просто. Без обработок намалюют «сявке» на брюхе бабу. Надует он живот, скажет — нравится. Ее обколят враз. Смажут тушью — и проваливай. Остальное сам делай, как хочешь.

— Что ж, все «сявки» с такими наколками ходили?

— Э, нет. Тут смотря за что попал.

— К примеру?

— Ну, «сявки» зачастую из служащих. А тут смотря по какой специальности работал.

— Если это счетовод?

— Лысую башку нарисуют. А на ней орла.

— Орла?

— Тот дурные головы клюет. А эти разве по уму сюда попали? Да ладно б так, а то еще и надпись соорудят на манер письма запорожцев к турецкому султану…

— Скажите, а какие наколки работягам делали?

— Этим тоже всякое. Но в основном по желанию. Их не кололи принудительно. Клей ма не ставили. Ну а если попросит кто, не отказывали…

— А им что кололи?

— Безобидное. Цветочки, женские имена. Тоже на радость. Чтоб ночами спокойнее было. Вроде не имя, а жену его или там подругу сюда ему вернули.

— Штурвалы кому кололи?

— Какие штурвалы?

— От кораблей. Выкинутые на берег?

— А! Вы о нем, о своем покойничке!

— У кого что болит, тот о том и говорит, — рассмеялся Игорь Павлович.

— Штурвал — символ управления. Раз вышвырнули на берег, значит, выкинули из какой — то кампании. За что — не знаю. Там у него рисунок сборный. Вроде винегрета. Все в одну кучу смешано. Может, сразу по нескольким статьям сидел. Основной — не понять, не угадать.