Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Камчатка

Может, поэтому в суровом краю рождались в промерзших бараках сентиментальные песни зэков, известные всему Северу. Отсюда, от просоленного причала, в промозглый дождь, в туманную непогодь уходили переполненные пароходы. Шел 1941-й год. И строители Магадана, трассы, геологи, золотоискатели, охотники рвались на фронт. Старые, молодые, приехавшие сами и по вербовке. А еще-то, кто написали письма с просьбой послать на передовую — из лагеря. Виновные и невиновные писали: «Испытай те в бою. Мы докажем кровью…»

Уходивших в лагере считали счастливцами. Каждый отправленный на фронт отмечался звездочкой на стене барака.

Как воевали? Жизни не щадили. Они не знали, что такое страх. Его они уже пережили. И похоронили. И сами… почти все полегли в том году. Работать умели. Воевать не научились. Не успели. Знаете, был у нас тут один чудак. Но не без царя в голове, песню про зэков Магадана написал. Про фронтовиков.

— Интересно. Впервые здесь узнал, что и осужденные воевали.

— Вот как! Но ведь многие были с территорий, уже оккупированных фашистами. Знаете, как они на фронт просились! Сталину писали, Ворошилову…

— А оставшиеся? Как они в те годы работали?

— Сутками. Без отдыха. Все фронту отдавали. Сами! Их никто не просил, не принуждал.

— То была война, она любого образумит.

— Верно. Но не только это. Сами по себе люди, будь они свободными или зэка, любят не только свои жизни, свои семьи, но и свою землю.

— Воры любят землю? — удивился Яровой.

— Еще как! Зэк — он для свободных изгой. А в лагере — равный среди себе подобных. И вот этот причал, на каком вы стоите, они зимой строили, в пятидесятиградусный мороз! Рукавиц не было. Они и не просили. Знали: не до них сейчас. Без полушубков и валенок, в телогрейках с темна и до темна. За себя и за ушедших на фронт старались. Чувство самосохранения…

— Вот это верно. Большего нет у них, — перебил Яровой, которого начинала злить амбиция Бондарева.

— Ошибаетесь. Яхотел сказать, что этот инстинкт уступил место чувству коллективизма.

— Ну как же! Групповые ограбления…

— Вы, мил человек, следователь. А мы еще и людьми обязаны быть. И не забывать, что любой преступник способен к исправлению.

— Можно подумать, что здесь все перевоспитываются.

— Не все. Но и преступниками они становятся не у нас. Здесь они лишь отбывают наказание. По-разному сказывается Север на их судьбах…

— Вот и я об этом. Не каждый покидает этот причал переродившимся.

— Я не спорю, но сюда они приезжают сплошь уголовниками. Я имею в виду осужденных. И перековывают их не только режим, климат, но и тот самый коллектив, какой вы высмеиваете. Отправляя их сюда, вы ведь не ждете чуда! А просто хотите, чтоб возвращались к вам не рецидивисты, а относительно нормальные люди. Пусть с искалеченной судьбой, но с человеческим сердцем. Ведь так?

— Так, — кивнул Яровой.

— Ну так почему же тогда столько недоверия? Знаете, сюда попадают не только случай но оступившиеся, а и профессиональные воры разных категорий. Но даже и они не смогут украсть у смерти хоть одну минуту жизни. И с годами начинают это понимать, многое переосмысливать. Потому я — за длительные сроки наказания.

— Сомнительный вывод. Бывает, что и после пятнадцати лет отсидки те же воры принимаются за прежнее. Вероятно потому, что не было фактора эффективности наказания.

— Очевидное не отрицаю. Но рассмотрим и этот вопрос?

— Согласен.

— Здесь, да и в иных местах лишения свободы, любому преступнику гарантированы питание, кров, работа. А когда они выходят от нас, то порою подолгу не могут найтн работу, жилье. И к чему это приводит? К тому, что иные вскоре снова к нам попадают. И тут уже возникает вопрос об эффективности освобождения, — Бондарев хитровато прищурился.

— Отчасти этот упрек и справедлив. В отношении жилья у нас пока тяжело, но с работой — никаких затруднений. А какие рабочие специальности у воров? Где они обучались? В «малине»? И потом: почему они норовят только в крупные города устроиться? Рабочие руки в поселках, в колхозах ой как нужны!

— Наивные у вас представления о лагерях. Вы что же, считаете, что здесь мы ворам предоставляем работу по их прежней квалификации? С гарантированным сбытом? Да они здесь приобретают необходимые профессии. Строителями уходят отсюда. На Колыме хлебопашеству не обучишь. Тундра. Вот и тянутся туда, где нужны их специальности, где сейчас самые большие стройки. В города. А вы даже не интересовались этим. Между прочим, ваши преступники — от нас вышли специалистами высокого класса.

— Они ими и были.

— Ну нет, кое-что из опыта Севера им пригодилось.

— Не сомневаюсь. Иначе, как бы я здесь оказался, если бы не этот обмен опытом.

— Зря вы иронизируете. Вот здание морского вокзала, его тоже зэки помогали строить. Смотрите, совсем неплохо получилось…

Яровой понимал: во многом этот северянин чертовски прав! Но в чем-то… «Недавние фронтовики никакой работы не чураются. Женщины-вдовы на стройках кирпич таскают, на тракторах погибших заменили, а этим — подавай столичные прописки», — нарастало раздражение. _

— Потом вот эту школу возвели, — донеслось до Ярового.

— Ученики, наверное, не очень за нее благодарили. Какая-то она, как бы сказать, мрачноватая.

— Почему? В срок сдали, с хорошим качеством. Даже, видите, деревья перед школой посадили. Так сказать, благоустроили территорию.

— И вот этот магазин тоже их руками построен?

— Да.

— Его еще не ограбили?

— В своем доме кто ворует?

— Разве Магадан их дом?

— Да. И их.

— Заблуждаетесь, Игорь Павлович. В своем доме — не под конвоем работают…

— Видите ли, уехав с Севера, освобожденные очень болезненно воспринимают каждое обидное слово, каждый попрек прошлым. И тут уж, хотят они того или нет, поневоле сравнят такое отношение с нашим, магаданским. Где-то, кто-то продолжал смотреть на вернувшихся с Севера как на преступников. А мы, постоянно имеющие дело с осужденными, не добавляем горечи в их горе. Даем возможность стать нужными в нашей среде. И ценим то, что они помогают строить наш город. Вот и становится он для многих родным домом. Сначала с охраной. Потом без нее. А вот смотрите: этот дом строили под жилье. Для первой партии вербованных. Здесь родился первый коренной магаданец. Парнишка. Зэки приходили взглянуть. Не верилось им, что свободный человек по собственной воле здесь может родиться. Когда убедились, малышу люльку сделали, игрушки всякие смастерили. А подрастать стал — расконвоированные наведывались, чтобы поиграть с мальчонкой. И родители им доверяли. Своего ребенка! Теперь он — директор школы…

— Что в этом доме сейчас?

— Он — музей. Он — памятник. Он — наша молодость. Наша святыня.