Сергей Самаров - Департамент «X». Нано-убийцы

Из-за ближайшей двери начали стучать и кричать – что именно, понять было трудно, поскольку дверь была обита уплотнителем и слоем грубой искусственной кожи.

– Открой ему, он добрый... – усмехаясь, сказал мент, который стрелял в полковника. Ему досталось только от кулака Владимира Алексеевича и от световой гранаты; но последняя не дает болевого шока, как световой пистолет, и мент уже оклемался. – Открой, выпусти; он, несчастный, всего-то две семьи вместе с детьми вырезал. Есть хотел, а в домах свет горел... Вот и зашел на огонек. А потом ел детей несколько дней, пока соседи не вошли и не повязали его. Открой ему, он несчастный и всегда голодный... Пожалей...

Владимир Алексеевич не любил, когда над ним насмехаются, потому кивнул подполковнику Лукошкину. Тот понял, ухватил говорливого мента за шиворот и подтащил к первой двери. Полковник посветил за стекло. За окошком бесился человек со страшным лицом, корчил ужасные рожи и бил в дверь руками и головой.

– Что тебе нужно? – через дверь громко спросил Кирпичников.

– Жрать хочу... – вопил человек. – Голодный я... Я всегда голодный...

Выглядел он в самом деле очень изможденным, и оставалось удивляться, откуда человек берет силы, чтобы так колошматить в дверь. Владимир Алексеевич посмотрел на номер камеры, нашел ключ с этим номером, открыл дверь и втолкнул в камеру мента.

– С праздником, больной. Вот тебе на праздничный ужин...

Мент заорал благим матом, упираясь и цепляясь руками за дверной косяк, но пара жестких ударов Лукошкина заставила его застыть за порогом между двумя опасностями. Заключенный внезапно успокоился, отошел от двери, сел на кровать и стал с любопытством и каким-то нескрываемым наслаждением, чуть ли не с радостью рассматривать освещенного фонарем мента. Ключ в замке повернулся с ехидным лязганьем. В камере остались двое, которых разделяла только темнота.

– Может, и вправду съест? – спросил товарища Кирпичников.

– Будем надеяться. Одним подлецом меньше станет, – спокойно, словно он каждый день отправлял ментов на съедение к людоедам, ответил Лукошкин. – Я бы ему даже горчицы дал, но с собой не захватил, а здесь уже все магазины закрыты.

– Еще такие голодные в камерах водятся? – спросил полковник курящего мента. – Специально для тебя и для Вовочки. Водятся, я спрашиваю?

Только что познакомившийся с коленом полковника нос испуганно пошевелился, отвернулся, опасаясь следующего удара, а голова отрицательно замоталась. Но Владимир Алексеевич расспрашивать дальше не стал и уже повернулся в другую сторону. Его звал сын, стоя около одной из дверей в камеру с фонарем в руке.

– Нашел? – торопливо подойдя, почти подбежав, спросил полковник.

– Нашел. Лежит, не встает. Кажется, она.

– Еще женщины есть? – поворачивая ключ, спросил Кирпичников-старший, не забыв, что его миссия не ограничивается только поиском жены.

– В соседней камере, – подтвердил Геннадий.

Дверь открылась, и они вошли. Это точно была Надежда Павловна. Она лежала на спине, не спала; смотрела в потолок отрешенным от всего взглядом и вошедших, кажется, не заметила. Фонари светили ей не в лицо, а в стену, но свет отражался яркий и освещал всю небольшую камеру. Не заметить их она просто не могла.

– Надя, – позвал Владимир Алексеевич.

Она не отреагировала.

– Мама, – позвал Геннадий.

И опять никакой реакции.

Отец с сыном подняли Надежду Павловну с кровати и поставили на ноги. Она послушно подчинялась, но была полностью отрешена от всего происходящего, не понимая, что с ней происходит; но не сопротивлялась и была готова выполнить все, что от нее потребуют. Они вывели ее в коридор.

– К выходу, – скомандовал полковник сыну.

А сам стал открывать дверь соседней камеры. Посветил фонарем. Матушка поднялась с кровати и встала. Вела себя она совсем не так, как Надежда Павловна, и явно находилась в полном рассудке.

– Здравствуйте, матушка. Помните меня? – Владимир Алексеевич навел фонарь на свое лицо, словно представился.

– Да, помню. Вы брат убиенного Виктора Алексеевича. Что вы хотите?

– Я пришел за своей женой. Она была в соседней с вами камере.

– Надежда? Это ваша жена?

Голос немолодой матушки звучал ровно и монотонно, без эмоций.

– Да. Но она сейчас невменяема. Сын повел ее к выходу.

– Что от меня нужно?

– Я пришел, чтобы и вас освободить.

– Спасибо. Наверное, я уйду с вами. Вас господь, я думаю, послал. Без его помощи вы не смогли бы сюда попасть. Нельзя пренебрегать божьей волей. Я готова. Только...

– Что? – спросил Владимир Алексеевич.

– Следующая камера за камерой вашей жены. Там мужчину держат. Он виноват только в том, что открыто высказывал свое мнение. Как мой сын. Только мой разговаривал с людьми лично, а этот в газеты и журналы писал и книги выпускал. Его сюда запрятали.

Владимир Алексеевич вдруг вспомнил, что даже не знает, как зовут мать отца Викентия.

– Простите, матушка, я вашего имени не знаю...

– Александрой меня зовут.

Ровность ее голоса тоже казалась неестественной. Раньше, помнилось Кирпичникову, она не так разговаривала. И улыбалась раньше... Но все же той схожести с роботом, что присутствовала в Надежде Павловне, у матушки Александры не было.

– Вы уверены, что его нужно вызволять?

– Да, – это было сказано твердо и без сомнений.

– Он не преступник?

– Нет. Он честный и верующий человек, патриот России. Сейчас патриотов, которые спецслужбам кажутся опасными, или в тюрьму, или сюда прячут. Особенно тех, кто что-то знает. А он много знает. Он бывший военный, в космических войсках служил.

– Хорошо. Пойдемте...

До нужной двери добираться было недалеко. Матушка Александра первой шагнула за порог и позвала в темноту:

– Юрий Павлович...

Владимир Алексеевич с небольшим опозданием посветил фонарем. С кровати встал немолодой человек, седой, с длинной бородой, изможденный, но резкий, порывистый в движениях. Шагнул навстречу.

– Здесь я. Что там за шум был? Новый год встречают?

– Нас освободить пришли.

Человек поднял глаза на полковника, но тот в лицо себе не светил, и потому увидеть освободителя было невозможно.

– Неужто власть сменилась?

– Еще не сменилась, Юрий Павлович, – сказал Кирпичников. – И потому попрошу поторопиться.

– Да, я иду... – Что-то сообразив, бородатый засуетился; шагнул в одну сторону, в другую, словно искал, что с собой взять, и только потом – к двери.

Владимир Алексеевич выпустил матушку Александру с Юрием Павловичем, сам вышел за ними в коридор, и в это время почувствовал вибрацию в кармане. Кто-то звонил на телефон спутниковой связи. Номер был известен только одному человеку, но он не должен знать, что полковник Кирпичников взял с собой трубку. Вытащив ее, полковник глянул на определитель. Так и есть – звонил генерал-лейтенант Апраксин.