Сергей Самаров - Капитан Валар. Смертник номер один

Потом, когда меня перевели в психиатрию, бегать стало, по сути дела, негде, потому что там прогулки ограничивались тесным пространством внутреннего дворика, огороженного сетчатым забором высотой в четыре метра. Но я и там бегал, и даже по больничной палате. Чтобы увеличить нагрузку, использовал короткий шаг с высоким поднятием бедра. Такой бег хорошо развивает ногу, готовя ее для эффективных ударов коленями. Я часто пользовался им в рукопашной схватке и вполне мог ударить коленом не только в печень, что является классикой, но и в челюсть – правда, в легком прыжке. А если мне выпало так много свободного времени, почему бы мне не потренироваться в палате? Про бесконечные отжимания от пола и подтягивания на дверном косяке я и не говорю – это уж обязательное дело. Я не вел счет количеству отжиманий и подтягиваний, но по тарелкообразным глазам солдат, наблюдавших за мной в отделении, догадывался, что счет этот людей удивляет. Они искренне не понимают, как человек может двести раз с лишним отжаться от пола. Они такого себе даже в мечтах не позволяют…

В общем, я возвращал себе здоровье стремительными темпами. Боли после гвоздевого ранения и сопутствующей легкой контузии у меня, конечно, были, но некритичные, и я вполне справлялся с ними сам, без всяких медикаментозных методов – просто усилием воли заставлял себя не замечать их. Боль не любит, когда ее не замечают, она всегда эгоцентрична – и от обиды уходит из организма. Так меня когда-то учили бороться с усталостью. Хороший человек учил, опытный офицер спецназа… Мне казалось, что я стремительно выздоравливаю. Так оно и было. Я чувствовал это каждой клеткой своего тела.

Но не все шло так благополучно, как мне казалось. Самое скверное, что врачи, как это обычно бывает, вообще со мной не считались. Точно так же я не объясняю своей машине, когда что-то ремонтирую. Я просто знаю, что нужно сделать, и делаю. И не ставлю ее в известность, для чего меняю, предположим, «крестовину». В новом «Тигуане» я, конечно, ничего не менял, а вот со старой машиной возиться было необходимо. Но я-то не машина… Из-за неведения я нервничал больше, чем из-за самого ранения. В конце концов, решился – и спросил лечащего врача (он мне каждое утро делал энцефалограмму мозга) напрямую:

– А что вообще, товарищ подполковник, у меня находят? Вы мне хоть объясните? Я чувствую себя совершенно здоровым. И потому не понимаю…

– Вот именно это и находят… Вы не можете быть здоровы. – Подполковник единственный из всех врачей, с которыми я контактировал в госпитале, разговаривал со всеми на «вы», даже с солдатами. Наверное, у него родители интеллигентные были. – У вас вбит в голову гвоздь. Он вошел в мозг, создал легкое кровоизлияние, которое, к вашему счастью, легко рассосалось, практически не оставив тромбов. Но гвоздь пробил кору головного мозга на том участке, который отвечает за способность мыслить логически и поступать адекватно ситуации. Есть поражение клеток ткани мозга. У вас должно было быть растечение мозговой жидкости, и мы не понимаем, почему этого не происходит. Может быть, гвоздь играет роль пробки? Именно поэтому вам его не стали и вытаскивать. Само поражение носит тяжелую степень. Вы же, по всем показателям, этого не ощущаете. Но такого не может быть. С таким ранением вы просто не имеете права быть полностью здоровым человеком, это я вам как специалист говорю.

– Но я-то полностью здоров, – возмутился я.

– В том-то и беда ваша, капитан. Гвоздь из вашей головы вырезать не рискнули еще и по другой причине: опасались в ходе операции поразить отдельные нервные центры. А вы как считаете, сам гвоздь ничего не повредил?

– Я про него уже забыл давно, – вяло отмахнулся я. – От него даже голова тяжелее не стала. Почему я должен о нем помнить, если он мне не мешает?

– Беда в том, что мы практически ничего толком о мозге не знаем. И не можем понять, что у вас поражено, а что осталось невредимым. А самое главное, не знаем, каковы могут быть последствия. Вы думаете, вас случайно поместили в психиатрическое отделение? Думаете, я просто так ежедневно контролирую всю деятельность вашего головного мозга? Думаете, во время снятия энцефалограммы я от нечего делать задаю вам вопросы, порой провокационные? Нет. Я проверяю ваши реакции. И точно так же, как все остальные, не могу сказать, что именно может произойти с вами в критической обстановке. Вдруг, когда вы поведете в бой солдат, что-то замкнет в голове, и вы своих же солдат перестреляете? Мозг – дело серьезное. Слишком серьезное, сказал бы я, чтобы человек смог полностью понять его функциональность. Вот потому вы здесь. Потому мы с вами и пытаемся разобраться с вашей головой. Пока единственное, что я могу вам посоветовать, – не пытаться вбивать в голову новые гвозди.

– Спасибо, товарищ подполковник. Я уж лучше кому-нибудь другому, – скромно сказал я, не до конца выразив то, что сидело в мыслях.

Но подполковник меня понял.

– Вы мою голову к этому готовите?

– Я ничего и никому не готовлю. По причине отсутствия молотка, может быть…

– Ну, мысленно предназначаете…

Мне оставалось только тактично промолчать.

И вот комиссия…

И вот результат: я – уже никто , разве что только не пустое место, хотя в нашей действительности даже пустым местам, я слышал, пенсии порой платят. То есть я стал никто в сравнении с собой прежним. Ибо инвалида, рассматривая его как воина, никак нельзя ставить на одну ступень с капитаном спецназа ГРУ, воспитанным в многочисленных боях на Северном Кавказе. Я ничего плохого про инвалидов сказать не могу, хотя и знаю, что инвалидность, как и все в этом мире, – понятие относительное. Слышал я даже такую точку зрения, что некоторые добиваются инвалидности, чтобы просто спокойно жить и получать пенсию. И гражданские, и военные. Но у меня характер не тот, чтобы искать спокойной жизни…

При выходе из госпиталя на скамейке рядом с крыльцом сидел, раскинув руки на спинке, капитан Магомед Магомедов. Я понял, что мною опять интересуется «краповый» генерал Лукьянов. Не вдаваясь в подробности, протянул Магомеду руку и просто сказал:

– Поехали…

И удивленно осмотрелся, не находя взглядом привычного микроавтобуса «Фольксваген Калифорния» со старшим лейтенантом Сережей на месте водителя.

– Машина за воротами, – объяснил капитан, словно читая мои мысли.

Мы вместе миновали КПП, и Сережа тут же подъехал к нам, чтобы мы не шли к нему по улице. Этот факт подсказал мне, что предвидится какое-то осложнение ситуации. Раньше Сережа заезжал во двор госпиталя. Маловероятно, что сейчас у него такой возможности нет. Но он остался за воротами. Для чего? Вывод напрашивался сам собой: Сережа контролировал улицу. И подъехал сразу тоже неспроста – не давал нам с Магомедом «гулять» по открытому пространству. Видимо, снаружи было что-то подозрительное.