Эльмира Нетесова - Вернись в завтра

Здесь всегда было ветрено и страшно. Люди панически боялись этого места, о нем ходили самые жуткие слухи:

— Тут зона стояла. Самая паскудная. Даже по тем временам, в ежовщину, неохотно ехали сюда служить и охранники. Много тут пострелялись, другие спятили вконец, нервы не выдержали. В этой зоне, говорят, были дети. Одни, это те, чьих родителей признали врагами народа, другие за колоски иль свеклу, поднятые на колхозном поле. Вот и свозили их сюда пачками. Случалось, охрана не могла стрелять в малышню, тогда трактор копал общую могилу. В нее сбрасывали живых детей и охранников, какие отказались стрелять. Потом их всех засыпали бульдозеры. Говорили, что стоны детские еще по два дня слышали те, кто тут проезжали. Волосы дыбом вставали, а попробуй затормози иль подойди, тут же пулю в лоб схлопочешь, — говорили зэки.

— Вот и наказывают водил, что не вступились, никого не спасли, за свою шкуру дрожали.

— Одним покойником стало бы больше! Что мог сделать водила, да и не в ответе он за тех шоферов! — вмешался бригадир.

— Тут охрану каждые два месяца меняли.

— Откуда знаешь?

— От наших слыхал, от «бабкарей». Они, пройдохи, все помнят и знают. Им тоже кто-то рассказал.

— А я слыхал, что охрана, перед тем как пострелять, посиловала девчонок, совсем небольших. И все рыготали, мол, зачем добру зря пропадать, едино постреляем всех, так хоть для себя что-то урвем. И портили девчонок прямо на виду у всех. Стыда не имели…

— Об каком стыде завелся? У охраны окромя кулаков и пуза нет ни хрена. Сюда отбирали вовсе тупых, у кого мозгов отродясь не водилось!

— Да бросьте звенеть, иль у нынешних они имеются? Все как было идет, никто никого не подбирает специально. Возьми хоть теперь, кто в ментовке пашет, одни козлы! Вон мою бабу, она от подруги шла, день рожденья отмечали. Так сгребли в свой бухарник и всю ночь тянули в очередь. Баба утром враз в петлю сунулась. Успел я ее из ней вытащить. А ночью поджег ментовку. Пятеро сгорели. Так вот меня законопатили, а тех, что живыми остались, героями обозвали, за то, что пожар погасили. Меня никто слушать не стал.

— Не пизди, Витька! Давно уж нет милиции в деревянных домах.

— А у нас в поселке есть!

— В деревне другое дело, там случается всякое.

— А жена твоя жива?

— Да, ждет меня. Письма, посылки шлет, детей растит. Трое их имеется. Старший уже работает, средний служит в армии, младший школу заканчивает…

— Сколько ж до конца срока тебе осталось?

— Еще пять лет. Червонец уже отмучился. Уж и не ведаю, доживу ли до воли, — скульнул человек жалобно.

— Куда денешься?

— Дотянешь! — ободряли зэки.

Но не дожил человек, всего три месяца оставалось до воли. Машина, влетев в марь, придавила собою насмерть. Когда подняли грузовик, даже думать о спасении человека было бессмысленно. А ведь за день до смерти отправил письмо жене, просил ждать…

Федя до самого последнего дня сомневался и не спешил сообщать отцу об окончании срока. Знал, Колыма непредсказуема и жестока.

Что и говорить, в зоне он нередко вспоминал свою семью, сына и жену, ушедших без времени, мать — не пережившую горе. Но здесь в бараке наслушался такого, что понял, его боль не особая, другие перенесли и пережили не меньше, а даже больше, чем он. Но это не утешало, лишь озлобляло. Ведь вот за что наказан так свирепо? Почему судьба, дав все, отняла главное, без остатка и надежды на завтра.

Федька перестал верить людям. Он изменился полностью, подозрительный, немногословный, вспыльчивый, он держал на слуху всякое слово, сказанное о нем.

— Злой ты нынче, жестокий, все забываешь, что я не охранник, а отец тебе. Успокойся, приглядись, ведь мы родные! Всего двое нас осталось на земле. Чего мне зубы все время показываешь? Ведь и сам пережил нимало, но ни на кого не кидаюсь! Это и у тебя пройдет со временем. Но скорей бери себя в руки, покуда дров не наломал, — уговаривал сына Андрей Михайлович и Федька старался. Он сам загружал себя работой до изнеможения, чтобы пустого времени не оставалось ни минуты. И приходя в дом, валился и мигом засыпал.

А во сне ему снова снилась зона. Вот охрана вздумала покуражиться и, отпустив овчарок, травят на Федьку псов. Сколько раз случалось такое… Кое-как уползал, весь оборванный, измотанный, покусанный, а охрана хохотала:

— Раз яйцы не отгрызли, значит живой! В другой раз не попадайся, пропадлина!

А ведь всего-то, вышел за барак покурить.

— Ну почему на зоне всегда снилась воля, а на воле — зона? — вскакивает человек, отгоняя от себя навязчивые колымские видения.

Почему в каждом дне, словно назло всплывают обиды и пережитые унижения, и снова закипает внутри боль, не дает покоя. Как хочется забыться. Но едва отвлекся, увидел перед собой портрет жены, она ушла из жизни совсем молодой…

— Федя! Сходи к Тоньке за молоком, — просит отец. Тот едва переступил порог соседского дома, навстречу Колька выскочил:

— Дядь Федь, а ты знаешь, почему солнце греет, а луна нет?

— Солнце жизнь дает, а у луны на это сил нету. Потому только светит.

— А почему небо серое, а снег белый из него падает? Кто там снежинки вырезает? Почему они холодные? — забирался на колени.

— А зачем у мамки сиськи растут, а у дядьков их нету? Почему курица яйцы родит, а не цыплятов? — засыпал мужика вопросами.

— Не спеши узнать все сразу, а то скучно жить будет, подрасти еще. Сам поймешь! — останавливал мальчонку.

— А почему у тебя тетки нет? Иль ты как наш дед, вовсе старый?

— Тетку еще найти надо.

— Чего это искать? Глянь, сколько их по улице ходят.

— Колька! Не глуми голову, отстань, совсем человека измучил, слезь с колен. Ты ведь уже большой! — краснела Тонька за сына, урезонивала пацана. Но тот не унимался:

— Ну чего ты скучаешь? Хочешь конфетов? Мне дед принес! На тебе, — запихивал в рот хохоча.

Федька обнял мальчонку, забылся, отвлекся от своих бед. Куда делась Колыма с ее холодами, бараками, горестями. Все это выбил звонкий Колькин смех и куча разных вопросов, на какие не так просто было найти верные ответы.

— Ну, ладно, Колька, пора мне домой идти, — глянул человек на банку молока, стоявшую на столе.

— Не пущу! Останься со мной! Живи у нас! — обхватил ручонками и никак не хотел отпускать человека. В глазах Кольки погасла улыбка. Федор растерялся, беспомощно оглянулся на Антонину, та и сама не ожидала от сына такой выходки и попыталась оторвать пацана от соседа, но мальчишка прижался к нему всем телом, сцепил руки и не отпускал.

— Коля, не хулигань, а то дядя Федя перестанет к нам приходить. У него есть свой дом. Зачем ты его насильно держишь у нас. У него своя семья, отпусти человека! — уговаривала мать.

Колька нехотя послушался. Но спросил:

— А ты к нам будешь приходить?