Игорь Срибный - ПУТНИК часть I

Часа полтора ушло у наркома на то, чтобы обойти палаты, лечебный комплекс, посетить столовую, спортивные залы и бассейн, после чего всех больных, находящихся на реабилитационном лечении в санатории пригласили в актовый зал.

- Ну, здравствуйте, герои Красной Армии, - начал свое выступление Ворошилов. – Вот, решили мы с товарищами командующими войсками посетить ваше лечебное учреждение и заодно выполнить приятную для каждого командира и красноармейца миссию – вручить орден боевого Красного Знамени нашему товарищу, отличившемуся на фронте борьбы с басмачеством в Средней Азии. Это всем вам известный комполка товарищ Сербин. Ну, пожалуйте-ка сюда, товарищ Сербин! – нарком обернулся к помощнику, принимая из его рук награду.

Растерявшийся, было, от неожиданности Леонид, быстро взял себя в руки и бодрым шагом направился к трибуне, около которой его встречал нарком. Вручив ему награду и, задержав его руку в своей, Ворошилов обратился к залу:

- Вот, товарищи командиры, вам образец исполнения священного воинского долга для каждого бойца нашей Рабоче - Крестьянской Красной Армии! Товарищ Сербин, еще не долечившись, требует, вы слышите – требует! отправить немедленно его в родной сердцу полк! Но! – нарком поднял вверх указательный палец. – Во – первых, приказываю: пройти лечение до конца, не вызывая никаких нареканий со стороны медперсонала санатория! Во – вторых, моим приказом, товарищ Сербин, вы зачислены слушателем Высших курсов комсостава «Выстрел», после окончания которых, получите назначение на более высокую должность в войсках. Приказ вам понятен? Желаю вам скорейшего восстановления здоровья и успешной учебы!

Сербину ничего не оставалось, как ответить «Служу трудовому народу» и отправиться на свое место.

Ворошилов коротко обрисовал международное положение Республики в окружении враждебных государств и, пожелав выздоровления раненым и успехов в лечебной работе медперсоналу, уехал в сопровождении своего многочисленного эскорта.

Леонид, смирившись со своей участью, с удвоенной энергией ударился в лечебные и оздоровительные процедуры, которые в последнее время стал частенько пропускать, уходя в лес. Его настроение, на радость Фросеньке и детям, выровнялось и стало по-прежнему добродушным и веселым. Как военный, до мозга костей человек, он изменился, видя перед собой ясно обозначенную наркомом цель, и получив приказ неукоснительно следовать ей.

Фрося в свободное время помогала медсестрам и врачам, чтобы не потерять квалификацию, и многому училась заново. Ей нравилась ее профессия, нравилось помогать людям, искалеченным войной. Она видела, как страдают эти большие, сильные мужчины, настоящие воины, и сердце ее переполнялось болью и состраданием.

Она стала записывать свои впечатления и истории раненых, ей было интересно то, что у каждого из них осталось за пределами войны. Истории эти были разные, и за каждой из них стояла не только судьба раненого, но и судьба его семьи, зачастую, горькая и изломанная.

Фрося всегда была глубоко верующим человеком и понимала, что многие свои мысли она не может не только высказать вслух, но и записать в свою клеенчатую тетрадку, которая могла ненароком попасть в чужие руки, а религиозность преследовалась строго… Но иногда она не сдерживала свои порывы и шепотом молилась у постели раненого, прося у Господа даровать ему облегчение, и видела, как благодарностью зажигаются его глаза …

Видя каждый день боль и страдания, она особенно остро стала чувствовать роль женщины-супруги, женщины-матери в жизни солдата, защитника Родины. Ведь он, уходя на войну, кладет на алтарь Отчества все самое-самое дорогое: и свою, часто большую, семью, и свой дом, и свою жизнь… И совсем неожиданно в её голове стали складываться стихотворные строчки. Сначала она боялась их, прогоняя, считая наивными и нескладными, но постепенно увлеклась этим не на шутку и стала записывать стихи в тетрадь. Фрося никому не показывала свои стихи, и даже от Леонида скрывала свое увлечение, а тетрадь со стихами прятала за подкладку старого пальто, которое Леонид уже не носил, а Толику оно было еще велико...

Но однажды зимним вечером, уложив детей спать и, видя Леонида в добром расположении духа, она вдруг решилась прочесть ему свой стих о женщинах. Фрося не знала, как начать разговор о стихах, но Леонид вдруг сам завел разговор на эту тему.

- Фросенька, а что ты все пишешь и пишешь в свою тетрадочку заветную? Уж не стихи ли? – и широко улыбнулся.

- Ты как догадался? – зарделась Фросенька.

- Ух, ты! – воскликнул Леонид. – Так я угадал, что ль?

- Тише ты! – полушепотом сказала Фрося. – Детей разбудишь…

- Да они сегодня так убегались, что их и пушкой не разбудишь! Не переживай! Так что там у нас насчет стихов?

- Пишу, Лёнь! – снова засмущалась Фрося. – Не знаю только, что получается. Стыдно даже тебе прочесть. Вдруг засмеешь!

- С чего это я должен засмеять? – удивился Путник. – Я всякое умение уважаю. А уж писательское… Коль дал тебе Бог стихи писать, так не гневи его! Пиши!

- Ну, хорошо! Я тебе прочту про женщин. Ну, про тех, кто мужей и сыновей на войну проводил. Интересно тебе будет?

- Да ты что спрашиваешь?! – Сербин придвинул свой стул поближе к столу и приготовился слушать.

- Нет, погоди! – Фрося вскочила и сбегала во вторую комнату, которая служила им спальней. Вернувшись с тетрадью, она полистала ее и, найдя стихи, сказала:

- Ну, вот, слушай!

- О, женщины! О, матери России! – начала Фросенька и вдруг поперхнулась. – Погоди! Ох, не привычно мне свои стихи читать. Первый раз ведь… Начну сначала…

Она читала тихо и медленно, стараясь не проглатывать слоги, а Леонид внимательно слушал, подперев рукой голову.