Андрей Молчанов - Главное управление

Деньги я заработал немалые, но в последующих финансовых кризисах они обратились в прах, а после рассыпалась артель, ибо добывали мы золото, а получали уже никчемные бумажки, а потому пришлось возвращаться в Москву.

Институт с грехом пополам я закончил, но после вольных хлебов идти на тягомотную копеечную службу не пожелал. И устроился, дабы присмотреться к окружающей меня жизни, грузчиком в большой продовольственный магазин, поближе к вкусной и здоровой пище. Познакомился с парой девушек, поставил на новые колеса мамины «Жигули», на которых халтурил по настроению, и начал приводить в порядок давно неосвеженную ремонтом квартиру. При замене слива кухонной раковины пришлым сантехником обнаружилась трещина в подводящем шланге. За шлангом поехали в магазин.

По пути у ограды детского садика сантехник приметил сиротливо стоящую тумбочку, видимо, вынесенную на тротуар за ненадобностью.

– Точь-в-точь как твоя под мойкой, – поглаживая чумазым пальцем дыбившуюся под носом ржавую похмельную щетину, сообщил он. – Но твоя – того, подмокла с полу от перелива, подгнила, покосилась. Давай эту на заднее сиденье… Влезет, точно. Заменим рухлядь на свежак!

Свежак оказался мебелью, вынесенной из здания с целью перевозки в иное учреждение, и представлял собою социалистическую собственность и несомненную материальную ценность.

Из окон детского садика нас заметили какие-то нянечки и даже, как следовало из протокола, криками пытались пресечь наши деяния, но пресек их патруль, встретивший нас на выходе из магазина.

Смех смехом, а статья об открытом хищении (грабеже) госимущества по предварительному сговору группой лиц означала для лиц большую драму. В очередной раз я едва не влился в ряды спецконтингента колонии общего режима, но выручило чудо: дело рассматривалось в суде, где я некогда разносил бумажки, судья меня помнила с положительной стороны, и все вновь обошлось условным сроком, так что со скамьи подсудимых я был опять лояльно выдворен в неверные объятия ее величества Свободы, изменившей мне сегодня уже всерьез и бесповоротно с прокурором Серосливовым…

Ну, а далее я открыл полиграфическую лавочку на паях с трудолюбивым кавказским человеком, случайно подвернувшимся мне на жизненном пути.

В последнее время, правда, он донимает меня своей неуемностью, планами по расширению бизнеса, призывами к закупкам новой аппаратуры, съему огромного помещения аж на самом Арбате и прочей деловой активностью. А я, откровенно обленившийся сибарит, чувствую себя гирей на его ногах. Он активен, как скаковой жеребец. Он хочет много денег. Он представитель того племени мусульманских тихих завоевателей, что постепенно и неотвратимо заполоняют не только Москву, но и всю Европу. Они не пьют, они умеют и любят работать, они смело и радостно рождают детей – свою смену (у Изика их уже четверо), они заботятся о детях! – они чтут и кормят родителей, и они в итоге возьмут верх. А вот мы – вымирающий вид, деграданты. Лентяи, жулики и краснобаи. Лишенные идеологии, забывшие свои корни, не творцы и не производители, а крохоборы от торговлишки нефтью и лесом, должные стать в ближайшем будущем прослойкой между мусульманами и китайцами. Интересно, кстати, чем руководствовалась моя мама, переезжая на Запад? Насчет большой любви к будущему супругу – это едва ли. Простецким желанием оказаться в благополучной стране с социальными гарантиями? А вот это – бесспорно. Но мне кажется, есть тут и еще один затаенный мотив, причем главный. Ее постоянно и планомерно, за ломаный грош использовала и обманывала страна: своими выспренними лживыми лозунгами, уравниловкой, тайной полицейщиной, бездушной властью, чиновной спесью, блатом и кумовством, сгоревшими банковскими вкладами, наконец. И что она не могла простить стране никогда: канувших в лагерях репрессированных родителей. А когда все поменялось и провозгласили свободу, она посчитала, что все вернется, ибо снесли надстройку, но на прежний фундамент те же кирпичи лягут, и цемент для них замесят по старому рецепту. Так, по крайней мере, выходило из ее разрозненных реплик. И пусть не идея двигала ею, а инстинкт, суть ее переезда была в отрешении именно от темного нутра нашей чванливой и жестокой Российской империи. А вот рафинированный империализм представился и убежищем, и благим горизонтом. И что забавно – со своим трудолюбием, ответственностью, скромными бытовыми пожеланиями и стремлением учиться новому она растворилась в Америке, как сахар в воде. Ее обожал муж, ее окружали новые друзья, она работала бухгалтером в крупной компании, и ей ежегодно повышали зарплату; она в считаные месяцы заговорила на английском причем, благодаря своему музыкальному слуху – почти без акцента; она вросла в чужую почву, как в родную, словно бы для нее и предназначенную. Но – главное и обидное для меня: она не только не хотела навестить Родину, но с искренним ужасом отторгала от себя даже саму идею такого визита. А вот мне – недоумку, возможно, наша страна дураков казалась землей обетованной. И на призывы мамы к воссоединению я реагировал вяло, хотя разок и навестил ее американские пенаты.

Визу, правда, получил со скрипом. Дал, простодушный чудак, положительный ответ в анкете относительно судимостей. И консул попросил принести копии приговоров. Ознакомившись с последним, где фигурировало слово «грабеж», поднял на меня испуганно толстенные линзы роговых очков, молвив:

– Да вы же… гангстер!

– Но я же к маме… – промолвил я.

И визу дали.

Впечатления от визита были приятными и пресными, как от рахат-лукума после кружки пивка. Уютный бруклинский домик в пляжной зоне океана, примыкающий боковыми стенами к себе подобным; задний дворик с зеленой лужайкой и разноцветьем клумб; тихая улочка, обсаженная вековыми деревьями; морской кристальный воздух.

Супруг мамы – сухопарый доброжелательный ирландец, профессор медицины, принял меня по-родственному, хлопотал о каждой мелочи и каждодневно убеждал остаться, но веяло от него такой добропорядочной скукой и пунктуальным распорядком, что утомился я в предупредительности его до невозможности. А эти чинные компании местных розовощеких обывателей с их сходками на шашлык, именуемые «пати» и «барбекю»; картинный ужас при виде сигареты в моих руках; металлокерамические улыбки, вопросы о том, есть ли в России мамонты, чем балалайка отличается от банджо и построят ли демократы мавзолей для Горбачева и Ельцина согласно известной исторической аналогии. Наконец, бесконечные дебаты о налогах, страховках, акциях и деньгах.

А местечко – вполне. Все заборы – в гроздьях винограда, теплынь курортная. Вышел в шортах с удочкой к океану и – уди рыбку. Ялта. И даже не верится, что в часе езды – Манхэттен с его небоскребами и выспренними авеню. А поблизости – дислокация крепкой русской общины – Брайтон-бич. Если жить там – английский без надобности. Там уже колбасно-ананасная американская Одесса, соседствующая с нашей опять-таки американской Ялтой.