Андрей Молчанов - Улыбка зверя

Резко усилился вдруг запах цветов и травы, установилась тревожная и глубокая тишина. Из-за спины донеслось близкое ворчание грома. Прозоров обернулся и увидел, что половина небосвода стала темно-сизой, и в ту же секунду сверкнула в этих гигантских развалах фиолетовых туч ветвистая молния, и еще одна… И хлынул в лицо влажный холодный ветер.

А через несколько минут он уже промок до нитки и бежал в адском грохоте и блистании грозы к придорожной старой ветле, пригибаясь, точно ожидая карающего удара с неба. Но, не добежав десяти шагов, раздумал и остановился. Махнул рукой и пошел обычным шагом по обочине. Теперь он шел посреди бушующей грозы и какую-то странную отраду испытывал от того, что идет вот так между громов и молний, не укрываясь под плащом от потоков рушащегося на его голову ливня, подгоняемый ветром, порывами налетавшим со всех сторон. И в первобытном вое разъяренных стихий ему чудилось, что он явственно слышит и различает отдельно звучащее соло своего собственного безумия.

И это соло, это подвывание становилось все отчетливей и громче, пока, наконец, не настигло его окончательно — громадный воющий КРАЗ притормозил рядом с ним, водитель, перегнувшись к открытой дверце, что-то орал ему беззвучным ртом, но Прозоров теперь сразу понял, о чем он кричит, этот славный человек, этот отчаянный спасатель, а потому также сразу махнул в ответ рукой и отрицательно покачал головой, отказываясь от помощи. Ибо никто из людей неспособен был ему помочь и его спасти.

Водитель недоуменно поглядел на него, затем лицо его прояснилось радостью понимания, и он прищелкнул себя пальцем по горлу.

— Так точно! — крикнул в ответ Прозоров и кивнул головой, на этот раз утвердительно.

Водитель счастливо осклабился, захлопнул дверь и КРАЗ, мощно и торжественно взревев, рванул вперед по размытой дороге.

Постепенно темнело, раскаты грома становились все тише, дождь ослабел, лил теперь ровно и умеренно, но струи его делались холоднее и холоднее. Прозоров замерз. Метрах в ста от дороги, на самой опушке леса увидел он что-то похожее на копну и, спотыкаясь на кочках, двинулся к ней через поле. С трудом вырывая горстями сцепившееся сено, вырыл глубокую нору, затем плотно завернулся в плащ-палатку и полез внутрь стога. Его сотрясала крупная дрожь он долго согревался, ворочался и укладывался поудобнее, поуютнее в колкой шуршащей темени, наконец подтянул к животу ноги, свернулся в позе утробного младенца и заснул.

Проснулся он точно в такой же позе, в теплой живой темноте, вне всякого времени и пространства, но, чувствуя себя выспавшимся и бодрым, решил, что пора вылезать на свет Божий. Двинул ногами, но ноги его уперлись в плотную упругую стену — оказывается, за ночь он каким-то образом перевернулся в тесной своей норе. Прозоров зажмурился, чтобы не уколоть глаз, и вперед головой выполз наружу.

Мир, в котором он оказался, был неприветлив и неуютен. Вчерашний вольный дождь выродился за ночь в тихо шелестящую холодную морось, серые пространства виделись неясно и расплывчато, сизые клочья облаков спускались на самую землю и перемешивались с туманом.

Откуда-то из-за леса хрипло прокричал петух. Прозоров вспомнил вчерашнюю ворону.

А потом вспомнил Аду, потому что и не забывал…

Он закинул на плечо вещмешок и направился к смутно виднеющимся телеграфным столбам, к дороге. Постепенно, по мере удаления, фигура его, обволакиваемая облаками и туманом, становилась все бесплотнее, все неразличимее, все умалялась и умалялась, пока, наконец, не растворилась полностью в пространстве, точно никогда и не было никакого Прозорова в этом мире.

На третьи сутки к вечеру Иван Васильевич Прозоров снова объявился на земле. Пастух, несший на плечах отбившуюся от стада хромую овцу, увидел спускавшегося со стороны города Козельска человека. Они встретились у моста через реку Жиздру.

— Послушай, отец… — поравнявшись с пастухом, начал Прозоров.

— За мостом налево, — кратко ответил пастух. — Пройдешь сосны, а там увидишь…

— Спасибо, — подавленно поблагодарил Иван Васильевич и пошел через мост.

Минут через десять Прозоров вышел к тем самым соснам, но Боже мой, что это были за сосны! Никогда в прежней своей жизни не видел он таких исполинов, таких мощных столпов, величественно уходящих высоко в небо. Подойдя, он раскинул руки, померил — иные были в три обхвата, иные даже и в четыре…

— Ну и ну! — подивился Иван Васильевич, обернулся к монастырю и снова ахнул. Низкие свинцовые тучи, все эти дни плитою лежавшие над миром, сдвинулись — и обнажилась в образовавшемся разрыве полоса лазурного неба, мягко озаренного спускающимся за горизонт солнцем, а на фоне этой полосы белели монастырские стены, светились звезды на ультрамариновых куполах…

— Так, — сказал Прозоров, припоминая уроки Ады. — Чело, живот, правое плечо, левое плечо…

— Имя? — спросили у него.

— Что? — не понял Прозоров.

— Имя ваше.

— Имя?.. Имя Иван… Иван Васильевич Прозоров.

— Наклони голову, Иоанн…

Прозоров покорно склонил голову, священник накрыл его какой-то чудесно пахнущей материей, он ощутил на темени своем легкое тепло чьей-то ладони и слушал сквозь шум в ушах тихо произносимые над ним слова:

“…благодатью и щедротами Своего человеколюбия,

да простит ти, чадо Иоанн, вся согрешения твоя…”