Андрей Молчанов - Улыбка зверя

Как будто чья-то невидимая рука управляла этим процессом, разжигала войны и рознь, сеяла смуту и тревогу, не давала ситуации выйти из берегов и в то же время не позволяла жизни устояться и войти в спокойное русло, когда все заняли бы окончательно свои места под солнцем и, наслаждаясь миром, пользовались благами своего положения в меру своих заслуг и способностей.

Машина стояла у рыночной палатки, торгующей антитараканьими и клоповьими снадобьями, и называлась палатка, увенчанная вывеской с позолоченным шрифтом: “Последний ужин”.

Мельком взглянув на вывеску, Горыныч, следуя одному ему ведомой ассоциации, с философской многозначительностью крякнул.

Когда подъехали к площади, Тимоня, нервно заерзав на сидении, сказал:

— Вон там брат Мослака подорвался!

— Знаю, — отозвался Горыныч, косо глянув в сторону храма. — Метров двести не дошел. Чего-то у него там замкнуло, никто понять на может… На десять минут раньше времени рвануло.

— А хорошие были бы поминки у Клеща, — мечтательно сказал Конопля. — Жаль, не вышло по задуманному… В большой бы компании на тот свет отчалил, не соскучился бы по дороге…

— Скоро закончится передряга, — вставил Тимоня. — Вот откинется с зоны Седой, наведет порядок в городе. Будет у нас настоящий воровской ход. А Седой — вор справедливый…

— Ферапонт ему особняк приспосабливает. Прессанул коммерсанта, тот особняк сразу сдал… — сообщил Горыныч. — Хорошо коммерсант жил. Пальмы развел, летний сад на первом этаже с фонтаном, павлины кругом… Я был там, смотрел. Ковры, люстры бронзовые. Красиво, бля, со вкусом…

— А мужичок-то какую подляну нам устроил! — в который уже раз напомнил Конопель. — Так мы классно у моста ему задницу подставили, под “москвичок” его. Комар носа не подточит. И согласился, главное, квартиру уже продать… А назавтра взял и повесился, козел…

— Да, не учли, — вздохнул Горыныч. — Зря только джип раскурочили…

— Всего не учтешь, — резонно заметил Тимоня. — Кто ж думал, что он повесится. Тем более, жена у него инвалид, дочка маленькая…

— Надо все-таки наехать на них, — сказал Конопля. — Нагнать жути. За хату их штук десять можно выручить. Жалко такие бабки терять. Надо ж было ему вешаться, козлу…

— Они сейчас невменяемые, после похорон-то… — сказал Тимоня. — Надо выждать…

Через полчаса подъехали к развилке — узкая шоссейная дорога круто сворачивала к турбазе, а вправо в лес уходила грунтовая, ведшая на Дубовый Лог. Горыныч притормозил у обочины, заглушил мотор и закурил.

Тотчас стало слышно, что весь лес кругом наполнен звонким птичьим пением. Прозрачно и весело светилась березовая роща, насквозь пронизанная солнцем, на яркой зелени полян пестрели лесные цветы. В открытое окно залетел золотистый шмель, стукнулся раза два о стекло, пытаясь выбраться на волю, затем медленно пополз по хромированной окантовке стойки. Горыныч ругнулся и чиркнул зажигалкой, пытаясь подпалить ему крылья. Шмель увернулся.

— Ты пламя прибавь, — посоветовал Конопля, с интересом наблюдая за действиями товарища.

— Пацаны, я вот думаю, где лучше погулять, отметить это дело, — сказал Тимоня, которого вновь начала распирать беспокойная радость. — Горыныч, ты как насчет “У Юры”? Или на природе лучше? Шашлычки, а?

— Шашлычки, это хорошо, — отозвался Горыныч из-за руля. — “У Юры” душно. Мы счас крючок небольшой сделаем, я там место приглядел… Бережок такой, полянка…

Он с хрустом придавил шмеля пяткой зажигалки.

Поехали по грунтовой дороге.

— Я тебе, Тимоня, вот что скажу, — неожиданно начал Конопля. — Не мое, конечно, дело, но зря ты Поэта изуродовал. На хрена тебе это надо было? Чё он тебе?

— Да к матери привязался, козел! — поморщился Тимоня, которому и самому неприятно было это воспоминание. — Записку прислал, пидор старый… “Приди и соответствуй…”

– “Приди и соответствуй!” — рассмеялся Горыныч. — Это он хорошо залепил… Зря ты его… Он безвредный…

— Да я понимаю, пацаны, что зря… Дело прошлое. Я нажрался в тот вечер, дай, думаю, зайду, припугну старого хрена. Во двор зашел, в жесть врезался, штаны подрал. Пятьдесят баксов штаны, итальянские. Он там везде жести наставил… И потом — совсем оборзел фраер, топором из-за двери тычет. Я топор вырвал, а там уже хер его знает, как получилось… Всю харю ему разворотил. Пьяный же был.

— Зря, — покачал головой Конопля.

— Ничего не зря, — возразил Тимоня. — Вспомни, что Ферапонт с фермером из Запоева сделал, а он — что? Всего-то — долг недодал. И правильно, тут строго надо, чтоб страх был в народе. Я, пацаны, вот что планирую, насчет праздника, — вернулся он к актуальной теме, сворачивая разговор с неприятной стези. — Надо телок из “шанхая” прихватить, там классные есть организмы… Но лично для меня главное — Тоньку выманить на шашлычки…

— Приехали, Конопля, — объявил Горыныч, вновь останавливая машину. — Вылезаем, оцениваем ландшафт…

— Это, что ли, место твое дивное? — удивился Тимоня, оглядываясь по сторонам. — А где бережок, где речка?

— А вон, видишь, бочка стоит на опушке? Там спуск за кустами… пошли, глянем.

Тимоня взялся за ручку двери и стал ее открывать. Дверца сопротивлялась, точно это была дверь какой-нибудь подводной лодки, на которую снаружи давили многотонные толщи… Тимоня уперся ногой и, к его немалому изумлению, в приоткрывшуюся щель внезапно с диким рыданием и визгом хлынул непроглядный космический хаос.

А через некоторое время, когда схлынула воющая волна мрака, Тимоня, поднявшись метра на три над землей, с любопытством разглядывал, как дружки его, Конопля и Горыныч, тащат через солнечную поляну его безвольное, с волочащимися по траве раскинутыми руками неудобное тело. Тимоня слетал на опушку, покружил над бочкой и медленно вернулся к друзьям.

— На хрена было в машине это делать? — сопел тощий Конопля, подхватывая под мышки ногу выскальзывающего провисающего трупа. — Пусть бы своим ходом дошел до бочки, а там уж… Возись теперь.

— Машина звук гасит, экранирует, — умудренно объяснил Горыныч. — А в лесу эхо далеко разносится. Мало ли тварь какая по лесу гуляет? Грибники всякие, ягодники, мать их… Давай, грузи его…

— Погоди, надо карманы проверить, — роняя ноги трупа на траву, сказал Конопля.

Он быстро обшарил карманы Тимони, вытащил кожаный бумажник, перочинный нож, записную книжку… Снял с пальца золотой перстень.

— Вот видишь, — сказал с укоризной, обследовав содержимое бумажника. — Четыре сотни баксов чуть не сожгли…

Он аккуратно положил на выжженную плешь возле бочки реквизированные имущество покойного приятеля.

— Ладно, грузи его, — приказал Горыныч. — А я за канистрой пойду.

Через минуту он вернулся с полной канистрой бензина. Конопля уже успел запихать в бочку головой вниз тело Тимони, который все это время кружил рядышком, равнодушно и отстраненно наблюдая за всей этой никчемой возней.