Эльмира Нетесова - Колымский призрак

Мужики уже забыли, когда собирались в бараке у печки иль за столом. Потерян был счет времени. Хотелось немного перевести дух, но тут же со всех сторон начинали шикать, подгонять, материть. Особо Сыч, он теперь совсем в сознательные заделался. С объектов, как смертник, почти не уходил. Всюду успевал. Всех подгонял. И себя — в первую очередь.

И лишь когда второй дом стал под крышу, взяла бригада банный день, решив отдохнуть в зоне хотя бы сутки. Ведь успели до снега. Управились, уложились.

Даже окна застеклили, двери навесили, настелили полы. Можно было немного расслабиться, тем более что администрация сообщила: вечером зэки смогут посмотреть фильмы о любви.

И зашевелились мужики. В баню — строем. Мылись тщательно. Покряхтывая от удовольствия. Ведь впереди — вечер развлечений. Целых два фильма. Своей любви нет, на чужую сердцем порадуются. А раз можешь радоваться, значит, живешь…

Сыч плескал на себя из шайки горячую воду, не жалея. Отмылся. Перестал походить на глиняное чучело. Аслан докрасна натирался мочалкой. Когда будет следующий банный день — никто не знает заранее. Может, под Новый год, а может, перед освобождением. Тут уж

— как повезет…

Аслан не торопился из бани. Знал заранее: вернется, сядет пить чай. Потом покурит вдоволь. Бабка посылку прислала. Папиросами до отказа забита. Все на тумбочке. Ну да это ничего. В бараке закон: что лежит на чужой тумбочке — не трожь. На нарах иль шконке — не прикасайся. Нарушение этого неписаного правила каралось всегда.

Аслан после бани возвращался в барак повеселевшим. Словно всю тяжесть горя смыл вместе с усталостью. Впереди — вечер отдыха. Его тяжкой ценой заслужил. Надо воспользоваться этим днем сполна. Ведь завтра снова работа, до изнеможения, до полусмерти.

Когда Аслан подошел к своей шконке, глазам не поверил. На тумбочке не оказалось начатой пачки папирос. Исчезли и спички. Конечно, в тумбочке немало курева. Но… Смолчав иль сделав вид, что не заметил пропажи, человек теряет авторитет. И мужики барака перестанут считаться с таким. Разворуют все. Попробуй пикни, промолчав однажды. Затопчут в грязь. От насмешек и презрения не избавишься.

«Кто это мог сделать?» — оглядывал Аслан мужиков в бараке. Те притихли. Ждут, что будет. И только Сыч, словно ничего не случилось, курил папиросы из пачки Аслана, лежавшей перед ним на тумбочке и что-то рассказывал, не обращая внимания на вошедшего.

Аслан понимал, почему именно Сыч решился на это. Меж ними давно шло соперничество. Оно принимало разные формы. О нем не говорили, не спорили, но и не забывали ни на минуту. Ведь Сыч был старшим бригадиром на трассе, за что получал пятнадцать зачетных дней каждый месяц. Аслан — обычный бригадир. И зачетных имел лишь десять дней. Когда бригада перешла на стройку, Аслан остался бригадиром, а Сыч стал простым работягой. Это его не устраивало. Ему тоже нужны были зачеты и он болел, молча, но явно, оттого, что работяги не выбрали его, Сыча, своим бригадиром. Вот он и пытался всячески дискредитировать Аслана в глазах бригады. До сих пор этого не удавалось. А теперь?

Мужики бригады понимали, что происходит, но молчали, ждали, чем кончится эта бессловесная молчаливая борьба двух крутых резких людей — за влияние, за зачеты.

Аслан открыл ящик тумбочки. Все на месте. Деньги — до копейки. Папиросы — это вызов. Конец терпению. Сдали нервы у Сыча. Мужикам, конечно, теперь уже все равно, кто из них будет бригадиром.

— Унизить меня решил? Превратить в тряпку? Не выйдет, — взял Аслан самодельный нож из тумбочки и, подойдя сзади к Сычу, на глазах онемевших от неожиданности мужиков отрезал у того ухо.

Сыч и охнуть не успел. Вскочил побелевший, разъяренный. Аслан держал нож у самого его горла:

— Пошевелишься — размажу напрочь. Знаешь, за что у тебя уха нет. Скажи спасибо, что тыква на плечах цела. Будешь наглеть — второй локатор отсеку, — предупредил Аслан и, забрав папиросы, вернулся к своей шконке. Сел спиной к Сычу. Закурил, угостив папиросами десяток мужиков.

Сыч оглянулся. Рядом — ни одного собеседника. Все вокруг Аслана. А его никто слушать не хочет.

Плечо, грудь — в крови. Перевязать бы, да ничего под руками нет. Не ожидал. Хлещет кровь на руку, грудь, от боли голова раскалывается. Хоть вой, а рядом — никого…

Все Аслана окружили. Отомстил. Опозорил. Отстоял себя. Теперь уж никто не посмеет шутить с ним столь легкомысленно и неосторожно. А вот его, Сыча, осмеивать станут явно, в глаза. Даже старый пидор не смолчит. Паскудные обиженники — и те ухмыляться станут.

«Попробуй теперь подойди к этому гаду, Аслану, за него весь барак вступится. В клочья разнесут. Не вспомнят доброе. Один просчет всегда перечеркивает все прежние заслуги», — запоздало вспоминал Сыч.

Аслан разговаривал с бригадой, отвечал на вопросы, слушал и думал, что судьбе его корявой было угодно, чтобы он, работяга, поступил столь мерзко с человеком, посягнувшим на имя и честь. Вот так же разделывались фартовые с виновными. Считая такое наказание самым безобидным, шуточным, предупредительным. И он на это пошел.

На пальцах словно застыло ощущение отрезанного уха. Гадко. Но иначе нельзя было.

«Неужели и я вот так же очерствел, оскотинился, что жали не стало в сердце?» — отгонял предательские мысли Аслан. И оглянулся на Сыча.

Тот, обвязав голову рубахой, лежал, отвернувшись ко всем спиной.

Позор, как и поражение, всякий переживает в одиночку. Но это быстро забывается. Это — не крах, не крушение судьбы. С этим можно, хоть и не без усилий, смириться и свыкнуться.

Вечером, когда мужики вернулись в барак после кино, Сыч уже спал безмятежно, забыв о случившемся. Ведь завтра новый день. Он потребует нечеловеческих усилий и нервов. Стоит ли их распылять сегодня по пустякам?

Аслан лег на шконку, поджав ноги. Холодно в бараке. Еще холоднее будет в домах, в которых завтра начнутся отделочные работы. Там нет «буржуек», не запущено паровое отопление. Кочегарку строят отдельно. Идейные. Она, как обещают, даст тепло лишь через две недели. Запоздало. Трудно будет сохнуть штукатурка. Простынут люди. Но иного выхода нет.

— Аслан! Распорядись людьми: кого на объект, кого на погрузку тюфяков. Скорее! Машины ждут, — будил бригадира заместитель начальника зоны.

Аслан слез со шконки. Пять утра. Начался день. Кончился отдых.

Когда Аслан влезал в кузов машины, увидел Упрямцева. Тот стоял у ворот, о чем-то говорил со старшим охранником. Борис Павлович качал головой, то ли сочувственно, то ли что-то отрицал, не соглашаясь. Бригадиру показалось, что эти двое говорят о нем.

Он увидел глаза начальника зоны. Борис Павлович, внезапно встретившись взглядом с Асланом, быстро отвернулся.