Иван Сербин - Сделка

Володька пожал плечами. В принципе он не мог бы сказать, приятно или нет было ему знакомство с Борисом. Скорее всего, ни то, ни другое. Оно оставило его равнодушным. Если не считать маленькой толики благодарности за сигарету, изоленту и смотанные валетом автоматные рожки.

Вспомнив о рожках, Володька покосился на автоматы ребят. У всех рожки были одинарными.

— Ты бы дал им изоленту, что ли, — Володька повернулся к Борису.

— Какого это? Что-то ты больно заботливый, Вова. А поговорку знаешь: если каждому давать, поломается кровать? Знаешь? То-то, — ефрейтор посмотрел на солдат. — Ничего, пусть в подсумки полазают, им на пользу пойдет. В другой раз умнее будут.

Володька многое хотел бы сказать Боре-Борису. И про то, что другого раза вполне может и не представиться, и про то, что эти пацаны тоже люди и понимают нормальные слова, незачем их носом тыкать, и про то, что жадность еще никогда и никого не доводила до добра. И много еще чего хотел бы сказать Володька, но не сказал, потому что решил: скорее всего никакой войны и не будет. А автоматные рожки — дань российского уважения супермену-солдату Рэмбо.

«БМП» взревел двигателем. Через секунду машина тронулась. Вопреки ожиданиям, произошло это настолько быстро и резко, что и Володька, и ефрейтор, и остальные солдаты едва не полетели на пол. Пытаясь уцепиться за гладкие стенки кузова, они суматошно взмахивали руками, сразу становясь похожими на огромных неоперившихся птенцов.

— Во, блин, — прокомментировал это событие Борис. — Водила-то тоже, видать, вдребодан.

То ли дорога была слишком уж перепахана недавними бомбежками, то ли «водила» и вправду «принял на грудь», но «БМП» трясло немилосердно. Володька подумал, что если «болтанка» не прекратится в течение ближайших двух минут, у него, пожалуй, оторвется голова. Он посильнее уперся ладонями в гладкий холодный потолок, но это почти не помогло. Всякий раз, когда машина подпрыгивала, а затем ныряла в пустоту, Володька морщился, словно его вот-вот могло стошнить. Внутренности подкатывали к горлу, и он обливался холодным потом.

— Спокуха, пацаны, — орал Боря-Борис, — не коните! Щас в город въедем. На улицах меньше трясет.

Внезапно Володька ощутил где-то глубоко в груди холодную, как снежок, пустоту. И такую же круглую. Правда, он так и не понял, что это было: то ли элементарный страх перед возможным боем, осознание того, что, может быть, через несколько минут ему придется стрелять в людей — в живых людей, кем бы они там ни были, — то ли какая-то необъяснимая тоска, взявшаяся непонятно откуда.

Володька судорожно сглотнул и выдохнул. Ему ничего не оставалось, кроме как молиться про себя о том, чтобы их бронегруппа сделала свое дело хорошо. Прошла бы до вокзала или до дворца — куда уж там послали их отцы-командиры, — и вернулась обратно целой и невредимой. Пусть на их пути не встретится ни одного чеченца, и они проживут этот день, не сделав ни единого выстрела. Володька очень надеялся, что все обойдется. Не могло не обойтись. Должно было устроиться как-то само по себе, без его, Володьки, участия. Выносило же раньше, на гражданке. И сейчас должно вынести.

«БМП» забуксовала, разворачиваясь. Володьку швырнуло на ефрейтора. Тот отпихнул его локтем и, усмехнувшись криво, крикнул, стараясь пробиться к собеседнику сквозь рев мощного двигателя «БМП»:

— Конишь, зяма? Не кони, нормально все будет.

Володька выдохнул еще раз. Он испытывал облегчение от того, что Борис разговаривал с ним. Остальные солдаты поглядывали на ефрейтора внимательно, словно ожидая услышать от него какую-нибудь великую истину. Истину, которая поможет им выстоять в этой войне.

Колонна вползла на улицы города. Тряска и правда стала поменьше, хотя окраины тоже основательно проутюжила авиация.

— А я чего говорил? — победно оглядел остальных Борис.

«Не будет им Великой Армейской Истины, — подумал Володька, посматривая на солдат. — Великая Истина Бориса заключается в делении на молодых и старослужащих. Но это в бою не годится. В бою имеет значение только Опыт, которого нет ни у них, ни у Бориса. Тут они равны».

Внезапно прорвавшись сквозь рокот движка, где-то неподалеку раскатисто бухнул взрыв. Ефрейтор встрепенулся:

— Во, блин, слыхал?

Володька напрягся, прислушиваясь. Через секунду взрывы начали грохотать один за другим, оглушая и заставляя солдат вздрагивать от неожиданности и страха.

— Черножопые, гады, засекли! А я-то думал, обойдется! — заорал ефрейтор, хватаясь за «АКМ» и остервенело дергая затвор. Он, похоже, уже забыл свои давешние похвальбы.

Грохот близкого разрыва поглотил его голос.

Двигатель «БМП» набирал обороты, завывая пронзительно и тонко. Машина начала разворачиваться, а солдаты по примеру Бориса хватали автоматы, скидывали предохранители, загоняли патроны в патронники. Володька как зачарованный смотрел на прыщавого худосочного паренька, который встревоженно крутил головой, прислушиваясь к происходящему снаружи, и одновременно пытался передернуть затвор «АКМа». На лице его отчетливо читалось недоумение, щедро разбавленное страхом. Он почему-то не догадывался снять автомат с предохранителя, и затвор стоял мертво, однако парнишка продолжал механически дергать за рукоять, срывая с пальцев кожу и совершенно не замечая этого.

— Стреляют, да? — все повторял паренек растерянно. — Это по нас, да?

— Душманье небось в руинах попряталось! — продолжал бормотать Борис. — Где-нибудь здесь окопались, гады черножопые.

Больше ефрейтор ничего не успел сказать. Внезапно раздался звонкий, невероятной силы удар, словно по броне хлестнули стальной плетью. Володьку приподняло со скамьи и швырнуло вперед, прямо на чье-то плечо. В голове вспыхнул праздничный фейерверк, он на секунду потерял сознание, а когда открыл глаза, понял, что лежит, прижимаясь расцарапанной щекой к клепаной плите пола. Ныла разбитая переносица, в ушах плавал тупой неприятный звон. Володька видел чьи-то ноги, обутые в новенькие, но уже почему-то заляпанные кровью бутсы, и обмякшую фигуру, мешковато лежащую в углу. Обладатель ног прыгнул через Володьку, запнулся об него, однако Володька совершенно не почувствовал боли. Через секунду он сумел разглядеть, что мешковатая фигура — тот самый паренек, который никак не мог передернуть затвор. Солдат полусидел, привалившись плечом к стене и уткнувшись лицом в колени. Автомат валялся рядом, в ногах. Парнишка все еще сжимал его в белых пальцах, по которым стекал тоненький ручеек крови. Володьке она показалась черной, как антрацит.

— Все! — неожиданно громко закричал ефрейтор Боря. — Амбец, пацаны! Попали! Попали!!!

«БМП» тряслась, будто в лихорадке. Двигатель завывал надсадно, с почти человеческим болезненным хрипом. Машина стояла неподвижно, завалившись на правый борт.