Анатолий Чехов - Передаю цель...

На командных пунктах отряд будет оставлять сложенные из саксаула стрелы. Стрелы на юг покажут направление моего движения. На Хан-Кую оставим для вас в условленном месте двухсуточный запас продовольствия.

— В вашем составе, — в заключение сказал Масленников, — для политобеспечения пойдет, как только закончит работу в колодце, секретарь партбюро товарищ Быба…

Командир полка снова подошел к колодцу, наклонившись, крикнул в зияющий провал:

— Максим Николаевич, живой?

— О-о-о-ой, донеслось из темноты, где-то далеко внизу мерцал слабый свет. — Живой! — повторил Быба. — Только чертовски замерз. Дьявольский холод. Я весь закоченел!

— Так вылезай, сейчас пошлем тебе смену!

— Не-е-е-ет, — возразил принципиальный Быба. — До воды я должен сам докопаться!

Из колодца все тянули и тянули введрах чернуювонючую грязь с запахом тухлых яиц. Командиры немного не уследили, и некоторые стали сосать через платки эту воду. Масленников тут же пресек это занятие: у нетерпеливых уже началась тяжелая рвота.

У колодца шел спор: спорили пулеметчик Звенигора и боец сабельного взвода Гомоляк, кому лезть вниз.

— Я член партии, я полезу после Быбы.

— А если беспартийный, так мне и з колодец нельзя?

Побывали в колодце и Звенигора и Гомоляк, каждый по часу, непрерывно подавая наверх ведра с жидкой грязью, затем снова туда опустился Быба, который оставался там тоже не менее часа, пока не подняли, наконец, первое ведро чистой питьевой воды. Хорст сделал анализ, вода оказалась значительно лучше, чем в большинстве арыков и родников культурной полосы. Быба не преминул, выбравшись из колодца, поднести полную кружку с таким трудом добытой воды через восемь с лишним часов непрерывного тяжелейшего труда старшине проводников Кабулу.

— Су якши, — только и проронил тот, пораженный вместе со своими соотечественниками совершенным в их присутствии беспримерным подвигом.

Инспектор политотдела Карпов, помполит полка и Быба тут же у колодца организовали летучий митинг.

Командир полка приказал начать раздачу воды с пулеметных взводов, приказав Самохвалову точно засечь время. За сорок пять минут успели дать воды по ведру лошадям, залить фляги взвода станковых пулеметов, двух кавалерийским взводам. Темпы были невысокие, но сейчас весь вопрос был лишь во времени: воду добыли, оставалось успеть запастись ею и напоить коней до выхода наперерез банде, преследуемой Классовским с доброотрядом.

Разгадать замысел Дурды-Мурта и Ахмет-Бека было нетрудно: главари бандитов стремились увлечь отряды Масленникова и вспомогательный — Классовского в глубь песков, измотать безводьем и с обессиленными расправиться в непосредственной близости от своей, видимо, хорошо укрепленной базы.

Теперь-то была надежда, напоив бойцов и коней, со свежими силами продолжать преследование. Но верхом на коне большого запаса не возьмешь, а караваны — и хивинский, и ханкийский, и главным образом основной в двести пятьдесят верблюдов — ташаузский никак не могут догнать отряд. Где-то позади, безнадежно отставая, тащится орудие.

Часов около одиннадцати утра, когда солнце стояло уже высоко и жгло немилосердно, дежурный радист Осипов передал радиограмму от Классовского:

«46 километров северо-восточнее Докуз-Аджи веду бой с шайкой Дурды-Мурта. Шайка проявляет активность. Двигайтесь на помощь. Когда выступаете? Классовский».

Прочитав радиограмму, командир отряда вызвал к себе проводников, приказав радисту потребовать от Классовского точной градусной ориентировки от колодца Холыбай.

— Ну что, яшули, — обратился он к «королю песков», когда тот, заметно повеселевший после выпитой воды, подошел к командиру. — Сможешь вывести нас точно в этот район? — Он указал пункт на карте.

Некоторое время Кабул, пытаясь удерживать прыгающую бровь, что, как теперь знал Масленников, означало волнение, всматривался в карту, как будто разбирался в ней, затем, вздохнув, признался:

— Начальник, этой местности мы не знаем…

Правду ли он сказал или не хотел вести отряд —

дела это не меняло. Ничего не оставалось, как без проводников и без караванных троп напрямик через пустыню идти на сближение с бандой на помощь «вошедшему с нею в соприкосновение» доброотряду Классовского.

Единственное, что успокаивало, — появившаяся ясность. Отпадала необходимость высылать разведгруппу, которая теперь вливалась в основной состав отряда. Ей уже отдан приказ на седловку. Классовский, хоть и не мог самостоятельно разгромить двести пятьдесят джигитов Дурды-Мурта, висел на хвосте у банды, наводя на нее основные силы, дожидаясь подхода Масленникова, рассчитывая, что Ахмед-Бек и Дурды-Мурт не станут сейчас останавливаться для того, чтобы разделаться с добровольческим отрядом, поскольку и хорошо поставленная разведка бандитов и активность Классовского говорили о движении по пескам вслед за бандой крупного воинского соединения.

Но в том-то и состояла суть дела, что по пескам опять приходилось идти, преодолевая бездорожье, почти без воды, не успев даже напоить лошадей, сколько-нибудь отдохнуть самим.

«Веду бой 60–70 километров от Хан-Кую. Юго-юго- восток, градусы 115–120. Когда выступаете?»

Прочитав текст, Масленников приказал радисту:

— Передайте Классовскому: «Выступаю в двенадцать ноль-ноль. По указанному градусу. Слушайте меня в двадцать часов. Наступлением темноты выбросьте две ракеты, зажгите сигнальный костер».

Водопой, скомканный и торопливый, еще продолжался, когда командир полка с группой разведотряда, в первую очередь получившего воду, двинулся по азимуту, проверяя направление сразу тремя компасами строго на восток.

Крутые песчаные перевалы, с монотонным однообразием тянущиеся поперек движению с юга на север, создавали серьезное препятствие, заставляя отряд то подниматься на гребни, то опускаться в низины. Бесконечное количество ям, черепашьих нор, сыпучий поглощающий ногу до середины голени песок, палящее полуденное солнце — все это как будто нарочно испытывало предел человеческих возможностей зашедшего в сердце пустыни отряда, туда, где, очень может быть, впервые в истории ступала нога человека.

Сопка за сопкой, гребень за гребнем, снова в низину и снова на песчаный перевал под хриплое дыхание измученных лошадей.

И командир отряда, и остальные пытались считать сопки, которые, как защитные валы, высылала наперерез отряду разгневанная, обжигающая испепеляющим дыханием государыня-пустыня, считали провалы между сопками, надеясь, что вот кончится это непрерывное тяжкое колыхание, как по волнам, но поднимаясь на очередной, преодоленный с громким стуком крови в висках, свистом лошадиного дыхания перевал, видели снова подошву бархана, снова такую же сопку, и так — до тошноты, до зубной боли, до приступов морской болезни под палящим солнцем, от которого никуда не уйдешь, не спрячешься.