Анатолий Чехов - Передаю цель...

Из окон видны современные здания военного городка, сверкающего вымытыми стеклами, мокрым асфальтом дорожек, маслянисто поблескивающих под мелким дождиком. Посередине территории — клуб, выстроенный из светлого силикатного кирпича, украшенный транспарантами. И все это празднично прибранное, добротное, ухоженное, радующее глаз.

В тот день побывал я в помещении автоподразделения отряда. К светлому, по-домашнему уютному общежитию с эстампами на стенах и цветами на тумбочках совсем не подходило название «казарма».

Зашли в клуб — там репетиция ансамбля электронных инструментов. В спортзале — тренировка волейболистов.

Накануне посетили автоматическое стрельбище учебного центра, где целое подразделение может решить в течение двух-трех десятков минут сложную тактическую и огневую задачу.

С начальником политотдела подполковником Плотниковым Валентином Васильевичем и секретарем парт- комиссии майором Шаппо Леонидом Васильевичем были мы в классах учебного центра. Классы оснащены сложнейшей электронной аппаратурой, такой же, как на боевых постах технического наблюдения.

После всего увиденного здесь, в воинской части, великолепно оснащенной современной боевой техникой, не так просто было представить себе те времена и то место службы, о которых только что рассказывал мне майор Приемышев.

— Ну и что же тогда дальше с Климановым было? — спрашиваю Ивана Дмитриевича.

— Ясно, что и с Климановым одной беседой дело не ограничилось, — ответил тот. — Правда, после того разговора парня какподменили: ни одного нарушения, даже замечаний не было. Когда движок с генератором привезли, Климанов всю проводку во всех помещениях сделал и так до конца службы всей электрочастью заведовал… Я его поощрил, дал отпуск на родину, Съездил он к матери, вернулся, поблагодарил: «Спасибо, что надоумили…» Стал отличником боевой и политической подготовки, сам работал, как надо, и другим спуска не давал. После увольнения в запас учиться пошел и сейчас письма пишет…

— А бывали и совсем неожиданные случаи, — продолжал Иван Дмитриевич. — Пришел служить к нам на заставу там же в Заполярье Николай Засухин. Рос без родителей, воспитывался в детдоме. Казалось бы, Николай должен приучиться к дисциплине, а он никак не мог свыкнуться с воинским порядком. Начнешь требовать, а у него недоверие: вроде бы начальник заставы придирается. Вижу, плохого самолюбия у парня — хоть отбавляй. Подметил я у него и хорошую черту — прямоту: криводушничать не любил, все что думал, то и говорил. Назначил вместе с ним старшим наряда другого солдата — Сальникова. После спрашиваю, как, мол, Засухин. Сальников отвечает: «Обиделся Засухин, что не его старшим». Ага, думаю, клюнуло… На следующий день назначаю старшим Засухина. Так он ни своему напарнику, ни себе покоя не давал, службу нес, службу требовал.

Раза два отметил я его на огневом рубеже, на полосе препятствий. И стрелять стал отлично, и по физподготовке других тренировал…

Слушая Ивана Дмитриевича, я думал, сколько людей, сколько судеб прошло не только через его руки, но и через его сердце! И скольким он таким, как Климанов или Засухин, вовремя подсказал, как жить, в чем найти себя!

Майор Приемышев показал мне пачку писем от бывших сержантов и солдат. В этих письмах — и предельная искренность, и уверенность в том, что у Ивана Дмитриевича сохранился живой человеческий интерес к каждой судьбе.

В комнате у дежурного по части встретились мы с ним для того, чтобы ехать вместе на его бывшую заставу.

…Шурша колесами по асфальту, «Волга» начальника политотдела вынесла нас на шоссе, и вот уже остался позади живописный городок с развалинами старой крепости на холме, поднимающейся рядом с крепостью остроконечной, как обелиск, кирхой, построенной еще в пятнадцатом веке, с аккуратными коттеджами, поблескивающим под прибалтийским дождиком булыжником дороги. Разговор наш продолжался уже в машине.

— Некоторые считают, — сказал майор, — что армия не производит никаких ценностей, только потребляет их. С материальными ценностями так оно и есть,

Но нельзя переоценить роль армии в деле воспитания молодежи: приходят служить люди часто неприспособленные к преодолению жизненных трудностей, к повседневному труду. А уходят из армии — на несколько голов выше и физически и нравственно.

Я слушаю майора и думаю, что его собственный характер формировался как раз в суровых условиях Заполярья, и что он, Иван Дмитриевич, из скромности не рассказывает о затяжных, неделями длящихся дождях и молочно-белых туманах, о постоянном грохоте прибоя в штормовые осенние месяцы, о вое пурги и морозах в долгую полярную ночь. Совсем непросто было в течение четырнадцати лет прожить в Заполярье, изо дня в день видеть один и тот же суровый пейзаж — голые скалы на берегу океана и на одной из них несколько построек, воздвигнутых собственными руками. Наконец, безлюдье, участки огромной протяженности, отсутствие на сотни километров культурных центров.

Все это можно было домыслить, слушая неторопливый рассказ Ивана Дмитриевича, но можно было понять и немалую опасность для человека, пребывающего в таких условиях, снизить требовательность к себе, опуститься до схемы в руководстве заставой, до «казенного» исполнения своих обязанностей.

Майор Приемышев не снизил требовательности к себе, не встал на путь компромисса с собственной совестью.

…Мы едем по все еще зеленой, несмотря на осень, равнине.

В перелесках и рощах виднеются отдельные хутора, мелькают и проносятся мимо ветряные мельницы, колхозные скотные дворы, фермы.

Впереди выплывают серые трубы цементного завода.

Мне уже известно, что добровольная дружина, организованная майором, признана лучшей в отряде. Не раз пограничники приходили на помощь рабочим, не раз и рабочие — дружинники помогали пограничникам.

Не по обязанности, а по душевной потребности Иван Дмитриевич Приемышев завязывает добрые отношения с окружающими его людьми, по велению своего сердца отдает всего себя каждому человеку, разделяющему с ним его работу и службу.

Терьяк — опий.

Тамдыр — род печки (турк.)

Яшулы — «большие годы» — уважительное обращение (турк.).

Кочахчи — нарушитель (турк.)

Кара-Куш — «Черная птица, Черный орел» (прозвище курд.).