Геннадий Прашкевич - Бык в западне

Груня, например, никогда не слышал, чтобы какой- нибудь известный ученый, скажем, действительный член Сибирского отделения Российской Академии наук или даже просто член-корреспондент этой Академии, после совместного распития спиртных напитков жестоко избил пустой бутылкой из чисто хулиганских побуждений своего другого ученого коллегу. А вот закоренелый бомж по кличке Моторный недавно во время совместного распития умудрился до смерти убить паскуду-подружку Катьку. Правда, по делу. Эта паскуда

Катька все время пыталась сделать глоток побольше, ачекушку все-таки приобрел Моторный.

Так что альтернатива налицо. Или пей, как принято, по правилам, или получай по морде

Груне нравилось, что главный удар, нанесенный закоренелым бомжом Моторным этой распутной, вздумавшей пить не по правилам паскуде Катьке, назывался по-научному точно —пролом свода черепа.Не хухры-мухры!

Постанывая, поругиваясь, матерясь, сплевывая, отсмаркиваясь, оборачиваясь, не прет ли заним не посезону прыткий заяц, чувствуя голод и обиду, Грунянаконец углубился в лесополосу. И остановился. И сразучто-то такое почувствовал. Ну, вот точно почувствовал,что-то не так!

Вот все вроде одно к одному — и утро теплое, итрава сухая, немятая, и воздух чистый, аж серебрится,и даже птички-паскуды переговариваются. А что-то нетак. Ой, не так. Например, дерево на опушке.

Груня сразу понял, что один из больших тополей,весь в листве, только снизу голый, выглядит как-то нетак. Не походил этоттополь на обычное нормальноедерево.

Снизу веток нет метра на три,а выше, как положено, нормальные густыеветви в густой листве, но есливнимательно присмотреться, так снизу этот ободранныйтополь вообще напоминал сейчас своими очертаниямине дерево, а как бы плотно прижавшегося к нему человека. Почти в полный рост…

Притаившись в траве, принюхиваясь к ее тепломуодуряющему аромату, Груня сглотнул голодную слюну ирешил про себя, что пьяный человек так стоять не будет. Очень уж неудобно так стоять. Рано или поздно, стоятак, человек упадет, устанет. Даже если он совсем трезвый. Значит, учеловека, обнимающего дерево, или многосил, а тогда следует бежать от него подальше, решилГруня, или же этот человек привязан к дереву, а тогда…

А тогда чего же бежать? Груня внимательно осмотрелся. Куда спешить? Не обратно ж к Олигофрену.

Тихо лежал втраве, осматривался, машинально по кусывалпопавшую назубы травинку. Прислушивался. Прикидывал. Вроде нет никого вокруг. Ни там, ни там. И машин ниблизко ни далеко не видно.

Вроде совсемнет никого в лесополосе,кроме него, Груни, и человека, обнявшегодерево. Вроде вообщенет ничего вокруг подозрительного.Даже ветерок стих. Есть толькоровная полянка, уютно окруженная тополями и березами. И есть этотстранный человек, которому почему-то вот надо стоять,обняв дерево.

Травана полянке малостьпримята, отметил про себя Груня,автомобиль колею выдавил. Но так, чтобы кругомвиднелись следыдраки или насилия, этого совсем нет…

Окончательноубедившись в том, что ни на поляне,ни вокругнее, ни дальше в лесосекедействительно нет ничего опасного,Груня нерешительно встал и, оглядываясь, направилсяк дереву. Что-то подсказывало Груне, что идет онне зря.

Что-то подсказывалоГруне, что сейчас, вот прямо сейчас пойдет емупруха. А настоящая пруха — этоне бутылку пиванайти!

Груня шелмелкими шажками, осторожно огляды ваясь иприслушиваясь. Он уже не сплевывал и не смор кался.Он боялсякаким-либо излишним шумом спуг нуть пруху.Обидно спугнуть пруху, когда она сама пошла. Ведь обольшой настоящей крупной прухе Груня мечтал всюжизнь.

—Эй! —наконец негромко окликнул он прижав шегося кдереву человека. —Эй, ты!.. Ты чего тут? — И, помедлив,опять позвал: — Эй!.

Человек не откликнулся.

Вот паскудник! —удивился Груня.

Теперь он ясно видел, что неизвестный человек действительно стоял не просто так, не сам по себе.

Неизвестный человек накрепко был прикручен к тополю белым капроновым фалом. Голова привязанного к дереву человека была низко склонена на грудь, на плече нелепо, как сломанное крыло, топорщился черный расстегнутый пиджак, наверное, с пиджака сорвали всепуговицы. И белая рубашка на груди неизвестного человека была разодрана, будто человека не один раз хватали за грудки. И неприятно белело сквозь прорехи голое незагорелое тело, кое-где покрытое царапинами и порезами.

Да не человек это, вдруг понял Груня, уже по-настоящему предчувствуя пруху. Никакой этоне человек.

Мертвяк! И подумал: вот паскудник! Стоит, пугаетлюдей.

И еще подумал: а что может хранитьсяв карманах пиджака и брюк у такого паскудника? Негромко окликнув привязанного к тополю человека и опятьне получив ответа, Груня приблизился. Поборов нерешительность, Груня внимательно, не торопясь, по-деловомуизучил карманы мертвяка.

В брючных карманах оказалсятолько носовой платок. На белом уголке платка лиловыми нитками быливышиты буквы Е и 3. Наверное, баба вышивала, подумал Груня. Платок показался емучистым, и он без размышлений переложил платок в свой карман. Пригодится. В боковых карманах пиджака Груня, к большомуразочарованию, тоже ничего не нашел, кроме расчески. Но расческу он тоже взял.

Это хорошо, что мертвяк со мной не спорит, одобрительно подумал Груня. И хорошо, что голова у мертвяка низко опущена, глаз не видно. Но вот плохо, чтоон, паскудник, так плотно прикручен к дереву, что никак не проверишь задний карман брюк. Обычно в заднем кармане ничего ценного не держат, но проверить быне мешало. А как проверишь? Груня принюхался.

Это хорошо, одобрительно подумал он, что я наткнулся на мертвяка сейчас, а не к вечеру. В сумерках с мертвяками вообще возиться противно. Не дай Бог, могут потом присниться. Известное дело. «Где мой платок, сука? Где расческа?» Зачем мне такие сны?

Осторожно оттянув лацкан черного модного пиджака, немного испачканного глиной, Груня полез во внутренний левый карман.

Предчувствие Груню не обмануло. Его пальцы сразу наткнулись на кожу тугого бумажника Вот она, пруха! Настоящая.

Ловко переложив тугой увесистый бумажник во внутренний карман своей обшарпанной телогрейки, Груня нервно и боязливо оглянулся.

Если он прямо сейчас уберется отсюда, подумал он, если он прямо сейчас выйдет к автобусной остановке и зайцем за час доберется до центра, считай, что можно начинать новую жизнь. Абсолютно новую, абсолютно не похожую на прежнюю. Ну, совсем не похожую! Груня еще не знал, что лежит в бумажнике, он даже не стал заглядывать в бумажник, но чувствовал, что сколько бы в таком бумажнике ни оказалось денег, на хлеб, на бормотуху, на «Приму» и вообще на новую жизнь их вполне хватит. Может, даже не на один раз. А не на один раз — это уже не мало