Геннадий Прашкевич - Бык в западне

Но, конечно, чужим на Большой городской свалке делать нечего.

На Большую городскую свалку просто так не приходят. На Большую городскую свалку могут только привести. А явиться самому… Просто так Без словечка, нашептанного кому-то на ухо… Чтобы решиться на такое, надо иметь совсем уж наглый характер. Такой, как у бомжа Груни.

— Мы тебя уже били, — безрадостно узнал Груню Олигофрен. И сплюнул. — В прошлом месяце. Зачем ходишь?

Груня пожал плечами. Он сам не знал, зачем ходит. Ну, ходит и ходит. Кому какое дело? Он не только сюда, на свалку, он вообще ходит. Вот ходит, пока ходится. Может, привычка.

— Ты чё? Ты чё? — сразу заволновался и побагровел Олигофрен, любивший вникать в сложные проблемы, за что и получил такое красивое прозвище. — Трудно тебе изменить привычку?

Олигофрен как бы не понял Груню, он даже как бы изумился высказанному вслух предположению Груни. На самом деле побагровевший от непонимания Олигофрен просто-напросто красовался перед своими подружками.

— Ты чё, падла? Тут Родине изменяют каждый день, а ты привычку не можешь.

За сутулой спиной явно невыспавшегося, злого, зато всегда сытого Олигофрена сладко и маняще курились легким нежным дымком необозримые и таинственные пространства Большой городской свалки. Тревожно орало воронье. По злым глазам Олигофрена, посверкивающим, как новогодние елочные игрушки, и по жадным мутным глазам его хихикающих паскуд-подружек Груне сразу стало понятно, что этим нелюдям есть что терять и что они вовсе не собираются это терять.

Короче, бомж Груня сразу понял, что лупень Олигофрен и его паскудные подружки и в этот раз встанут перед ним, как неизвестные герои перед прорвавшимся к городу фашистским танком.

Такие вот буки-козлики. Обидно. Даже не обменялись новостями.

Груня любил обмениваться новостями. По утрам, встречая своих оборванных приятелей, с которыми он выпивал то на железнодорожном вокзале, то в Первомайском сквере, то просто на набережной у Коммунального моста или в саду имени Кирова, Груня с интересом обменивался всякими мелкими и крупными городскими новостями.

Город большой. Паскудный. Новостей много. Например, в пельменной на Красном проспекте кто-то неизвестный отобрал у посетительницы двести тысяч рублей. Хорошая работа, одобрительно кивнул Груня. Сам бы он, несмотря на врожденную наглость, никогда не посмел бы напасть на посетительницу пельменной. Струсил бы.

А два родных брата, с одобрением узнавал Груня, старые бомжи Соскины, ступив на жиганскую тропу, зверски избили пожилого сторожа крутого магазина «Искра». Ничего братанам Соскиным в магазине не обломилось, но пожилого сторожа они избили. И поделом. Паскуда сторож «Искры», говорят, не покупался даже на бутылку.

Груня крепко осуждал презрение сторожа «Искры», испытываемое им к бомжам, но сам, пожалуй, не смог бы его избить. Тем более зверски.

А знаменитый ларек на улице Добролюбова наконец сожгли Недели три ходили к ларьку бомжи Ивановы, которые не братья, а просто однофамильцы (так о них говорят), и упрямо выпрашивали у хозяина немножко водки. Или немножко денег. Или немножко жратвы. Хозяин-паскуда ничего не давал. Вот Ивановы, которые не братья, и сожгли наконец знаменитый, никому дотого не сдававшийся ларек. Впрочем, так и не сдавшийся.

И сжечь ларек Груня не смог бы. Побоялся бы. Но отдавалдолжное Ивановым. Тоже хорошая работа.

А Лешка Истец, по слухам, окончательно перестал верить в реформы,которые в скором времени должны былипринести городу и стране полное и окончатель ное решениевсех проблем и такое же полное и окон чательное благополучие,и срасстройства вырезал на улице Есенинасемью из трех человек —искал деньги и драгоценности.Понятно, чтоне для того,чтобы ку питьмалиновый пиджак и в таком виде, да еще смас сивной золотой цепью на груди и скарманами, наби тыми крупными купюрами, гулятьв толпеперед опер ным театром. «Для вас, козлов,подземный переход построили!..» Нет,конечно… Просто, говорят, было у Лешки Истца видение. Нескольконочей подряд, говорят, приходилик Истцу во снахсуровые апостолыв белых одеяниях и злыми неутомимымиголосами утверждали, что плохо, мол, ты живешь,Лешка, и плохо, мол, кончишь!

Оно, может,и так.Но возьми Лешка Истецдраго ценностии деньги, про себя думалГруня, услышав интересную новость, этому ЛешкеИстцу цены бы не было. Удачливых везде любятЭто только так говорят, что удачливых, мол,не любят,что удачливым, мол, только завидуют.Любят! И ещекак. Удачливого чело века, например, могутбез всяких споров принять даже на Большойгородской свалке.

Грунялюбил новости.

Каквстретил кореша, так пошло-поехало.«Слышь… Дядя Серега утонул…Ну какой?. Не помнишь, что ль? Беззубый…В Инюшке утонул… Долго ли. .?»

Да как утонул? Он плавать не умеет»

«А ты знаешь?»

«Нет».

«Ну, вот и утонул… Не спорь, утонул…»

И после горестного размышления:

«А Сонька Фролова, та наоборот… Ну, фиксатаяСонька… Она совсем наоборот…»

«Это как? Выплыла?»

«Сгорела, чудак…»

«Сгорела?»

«А ты думал!.. Не как-нибудь!.. У себяв подвале исгорела… На Советской… Ты пожри столько отравы… Знаешь дом под часами?.. Ты тоже, Груня, пьешь всякое… Однажды тоже сгоришь ..»

Сгорать бомж Груня не хотел.Бомж Груня пил осторожно.

В особо подозрительных случаяхГруня первый глоток доверял сделать особо близким корешам.Как бы изуважения. Его и уважали за это. «Груняне пожалеет!»

И еще бомж Груня крепко верил в то, что, несмотря на все капризы судьбы, однажды ему выпадет настоящая пруха. Он много летверил в это. Если быон дажеумер внезапно, то все равно умер бы с этим сладостнымчувством, что будет, будет, обязательно будет впередипруха! Отсюда, наверное, и наглое упрямство Груни, ужене первый раз пытающегося прорваться на территориюБольшой городской свалки. Конечно,мусорные бакитоже кое-что значат. Однажды, года три назад, Грунясам, копаясь в жестяном мусорном баке на Серебренниковской, почти впритык сбывшим вытрезвителем,нашел в отбросах серебряную чайную ложку. А бомжЛишний из Мочища тоже однажды нашелв мусорномбаке на улице Орджоникидзе женские золотые часы.Понятно, что Лишний продал часы за совсем небольшую цену, но все равно для него это были большиеденьги, и Лишний сразу стал известным человеком в городе. Его стали часто бить по делу и не по делу, а при встречах выворачивали у Лишнего все карманы: вдругЛишний что еще отыскал?

На всякий случай Лишний так и ходил — с вывернутыми карманами.

Удачливых любят.

Но по сравнению с Большой городской свалкой любой даже самый богатый муниципальный мусорный бак — это так, ерунда, это чухня, это плешь собачья, это я прямо не знаю что, хоть ты доверху накидай в него золотых часов и серебряных ложек. Даже если люди врут, даже если ни одному человеческому слову на этом свете нельзя верить, все равно по-настоящему пустых слухов не существует. А бомж Груня собственными ушами не раз слышал, что стоит только прорваться на Большую городскую свалку, затеряться в ее сизом дымке, пройтись буквально по первым ее пахучим квадратным метрам, как под ногами весело зашуршат почти непочатые блоки почти не жеванной иностранной жвачки, различные почти не ношенные детские вещи от Кутюр, тоненько, но выразительно зазвенят под ногами невыстреленные патроны от пистолетов и автоматов, за которые, кстати, на барахолке можно получить очень неплохие деньги, а при неудачном стечении обстоятельств и неплохой срок. Опять же, весело зашуршат под ногами пусть немножко отсыревшие, но зато почти непочатые пачки слабеньких болгарских сигарет «Родопи» и крепких французских сигарет «Житан».