Сергей Донской - Битва президентов

Стараясь не подавать виду, Мирослав Корчиньский был полон сомнений, неуверенности и потаенного страха. Сильные мужчины, вроде Марека Мышкевича, были нужны ему, чтобы не чувствовать себя таким одиноким в это трудное время…

До первого тура выборов оставалось менее двух месяцев. Счетчик бесстрастно отсчитывал дни, часы и минуты, которые Корчиньскому предстояло прожить в заботах, треволнениях и бесконечных стрессах. Он до сих пор не знал, кого выдвинет Союз левых демократов, потерявший своего кандидата в той ужасной авиакатастрофе, которая оборвала жизнь Стаса Корчиньского. Он до скрежета зубовного ненавидел своего главного конкурента, Бронислава Коморовского, за которого были готовы проголосовать более пятидесяти процентов соотечественников. Еще бы! Будучи спикером сейма, Коморовский научился болтать языком с утра до вечера, завоевывая симпатии легковерных слушателей. А вот у не слишком красноречивого Корчиньского, являющегося истинным патриотом Польши, насчитывалось лишь 29 процентов потенциальных голосов.

Почти треть поляков…

Опять это проклятое слово «почти»!

– Что скажешь? – раздраженно спросил Корчиньский у стоящего к нему спиной Мышкевича.

Не торопясь с ответом, тот сел за стол, придвинул к себе пепельницу и принялся набивать трубку. Обычно Корчиньскому нравилось, когда мужчины курили в его присутствии, особенно хорошие сигары или ароматный трубочный табак, но сегодня ему было не до дыма. Вернее, волновал его не табачный дым, а совсем другой, похожий на туман.

– Я жду, – напомнил Мирослав, наблюдая, как советник раскуривает трубку. – Я пригласил тебя для того, чтобы услышать твое мнение.

Мышкевич с удовольствием затянулся и откинулся на спинку кресла.

– Мое мнение таково, – молвил он, скосив глаза на тлеющий табак, – что твоя президентская кампания закончена. Финиш, Мирек.

Корчиньский задохнулся. Выходит, он выложил деньги зря? Хитрый грузин его обманул? Просто беда с этим Шахашвили. Не зря, ох не зря все партнеры по Евросоюзу предупреждали братьев Корчиньских, чтобы они не имели дела с грузинским президентом.

– Ты так спокойно об этом говоришь, – жалобно проговорил Корчиньский, на глазах которого выступили слезы.

Он вспомнил, что его партия «Право и справедливость» за пару лет пребывания у власти растеряла добрую половину своего электората, вспомнил обвинения в коррупции, русофобии, инфантильности, нетрадиционной сексуальной ориентации. Сам-то он полагал, что вместе с покойным братом сумел вернуть поляков к извечным национальным ценностям, повысить их религиозность, укрепить боевой дух. Однако далеко не все соотечественники разделяли эту точку зрения.

Больше всего Корчиньский боялся, что в случае поражения он превратится в посмешище, политического шута. На него начнут рисовать обидные карикатуры, его будут передразнивать комики и пародисты, кто-нибудь запустит в свет мемуары о его личной жизни…

– Финиш, – повторил он, как бы пробуя на вкус это беспощадное в своей однозначности слово. – Итак, ты решил, что мне конец. Позволь же узнать, почему?

Глаза Мышкевича сделались почти такими же большими, как круглые стекла его очков, а трубка едва не вывалилась из разинутого рта.

– Я решил, что тебе конец?

– Ну да, – подтвердил Корчиньский. – Ты сам это сказал. А еще ты сказал, что моя карьера завершена.

– Я говорил о предвыборной кампании, Мирек!

– По-моему, Марек, это одно и то же.

Мышкевич расхохотался, и дым клубами вырывался из его глотки, придавая ему сходство с огнедышащим драконом.

– Иисус Христос и Пресвятая Божья Матерь! – воскликнул он. – Ты превратно меня понял. Я хотел сказать, что ты можешь больше не оплачивать услуги пиарщиков, не рваться в телестудии и не придумывать лозунги. Дело сделано. Ты завтрашний президент!

– Ты так думаешь? – Корчиньский скромно потупился. – Правда?

– Правда, – закивал Мышкевич. – Стоит прокрутить ролик в телеэфире, и Польша твоя. Как только люди узнают, что русские укокошили всю нашу элиту, – он красноречиво провел мундштуком трубки по кадыку, – они наперегонки побегут голосовать за того, кто достаточно дерзок, чтобы показывать фигу Москве.

– Я никогда не прятал ее в кармане, Марек.

– И отлично. Теперь это тебе зачтется.

– Значит, – спросил Корчиньский, – ты считаешь, что мне продали подлинник?

Мышкевич пренебрежительно скривился:

– Подлинник, копия, фальшивка… Это не имеет ни малейшего значения. Пресса падка на сенсации. Кто же откажется от ее опубликования? А раскручивая сенсацию, масс-медиа будут раскручивать одновременно и тебя. – Подмигнув, Мышкевич покрутил в воздухе погасшей трубкой. – Единственный мой совет: почаще бывай в костелах, когда поднимется шумиха.

– Ты хочешь, чтобы я молился за упокой души Стаса? – предположил Корчиньский.

– Абсолютно неважно, о чем ты будешь молиться. Может быть, о несчастном брате. Может быть, о том, чтобы Господь покарал его убийц. А может, вообще о милосердии… – Мышкевич снова подмигнул. – Видя тебя коленопреклоненным, каждый додумает остальное. Ну а поддержка Церкви тебе необходима, так же как нимб святого.

– Шутишь? – смутился Корчиньский. – Какой у меня нимб? Разве я его достоин? Вот разве что терновый венец…

– Не торопись в мученики, Мирек. Твои недруги только этого и ждут. И они набросятся на тебя, если ты не победишь на выборах.

Это были не пустые слова. Врагов у братьев Корчиньских было много, а наиболее опасными из них являлись арестованные однажды министр внутренних дел Януш Качмарик и шеф польской полиции Конрад Корнатовский. Мог отомстить также влиятельный бизнесмен Яромир Нетзель, побывавший за решеткой благодаря стараниям братьев-близнецов.

Многие влиятельные политики мира тоже были настроены против Корчиньского. Среди них были Астафьев и Силин, а также все немцы поголовно, которых Стас и Мирослав постоянно заставляли платить по разнообразным счетам вековой давности. Даже в Вашингтоне, для которого Польша долгое время была основным союзником в Европе, охладели к Корчиньским. И когда один из них погиб, второму сделалось вдвойне тяжелее нести свой крест по жизни.

– Я обязан победить, – прошептал Корчиньский, уставившись остекленевшими глазами на языки пламени, пляшущие в камине. – Или со щитом, или на щите.

– Я верю в тебя, – проникновенно произнес Мышкевич. – Больно говорить об этом, но авиакатастрофа под Смоленском превратила тебя в общенациональный символ. Сочувствие Польши на твоей стороне. Твоим же соперникам придется критиковать тебя, несчастного человека, пережившего страшное горе…

– И раскрывшего чудовищный заговор России против нашей страны! – напомнил вскочивший с кресла Корчиньский.