А. Логачев - Колумбийская балалайка

Алексей отвел взгляд от ночных джунглей и взглянул в глаза девушки по имени Летисия. «А может, она права с этим своим колесом и единственным шансом, который нельзя проморгать, потому что другой, может, и не представится?»

Может, хватит болтаться бобылем? К тому же девушка Летисия — комок свежей глины, из которой можно слепить что угодно. А ведь тайная мечта любого мужчины — слепить женщину для себя и под себя…

— О, Леха-молодец! — Прикурив от Вовкиной сигареты, Михаил показал ее тлеющим кончиком на часть отряда, облюбовавшую поваленное дерево. — Вот что значит мареман. Уважаю. Одна ушла, тут же нашел себе другую. И это в джунглях, заметь, Вован, да?

— Любовь, любовь… — пробормотал талантливый фармакокинетик и смачно плюнул в костер. — Любит-не любит, плюнет-поцелует, ахи, охи, сюсюканье. «Почему он меня разлюбил? почему она меня не любит? почему любовь прошла?» — одни неразрешимые загадки. Нет никаких загадок в этой вашей любви! Одна биохимия. Объясняю, пиплы. Организм, — Вовик пальцами с зажатой между ними сигаретой ткнул себя в грудь, — нуждается в следующих веществах: норадреналине, допамине, фенилэтиламине. Химическая реакция, позволяющая организму вырабатывать эти вещества, начинается лишь тогда, когда включается механизм сексуального влечения, слышали про такой? Именно нужда в этих веществах заставляет все живое шевелиться. Между тем фенилэтиламин вызывает привыкание сродни наркотическому, его требуется все больше, чтобы он производил возбуждающее действие, романтически именуемое влюбленностью. А у каждого организма есть своя предельная мощность выработки фенилэтиламина, и наконец (у кого раньше, у кого позже) его резервы исчерпываются до нуля. Наступает апатия, организму требуется передышка, чтобы с экстремального биохимического режима вернуться к нормальному. Эта неизбежная с точки зрения химии передышка романтически обзывается охлаждением чувств, концом любви, — буднично повествовал химик-раздолбай, помахивая сигаретой. — Побочно в организме вырабатываются еще такие важные для любовных проблем вещества, как эндорфины и окси-тоцин. У кого избыток эндорфинов, то есть антидепрессантов, вызывающих ощущение счастливого покоя, из этих ходячих химических лабораторий получаются прилежные жены и мужья. У кого избыток окситоцина, повышающего восприимчивость нервных окончаний, из тех ходячих химических лабораторий получаются дон-жуаны и нимфоманки. Вот и вся любовь. Краткий курс.

— Слушай! — Мишка вскочил. — А если эту ботву фасовать и продавать бабам! Типа остыл мужик, а ты ему подольешь в стакан твою химию, и он снова влюбился. Это ж золотое дно!

Русский богатей заметался возле костра.

— Надо отсюда выбираться! Из этой дыры! Какая ниша на рынке!

— Молодость… — пошевелив в углях палкой, произнес старик Борисыч с загадочной интонацией (то ли грусти по безвозвратно утраченному, то ли превосходства житейской мудрости, не отягощенной страстями).

Любка, сидящая рядом с Борисычем, по-кошачьи потянулась.

— Пора распределять караульные смены и заваливаться спать. Завтра тяжелый день. — Она вздохнула. — Да и вчерашний был не подарок…

…Спустя год после пожара в полуразвалившейся пятиэтажке на окраине Боготы — пожара, в котором погибли его родители, двое братьев и три сестры, — влюбленному в огонь Раккалю ибн Халилю, беженцу из Ирака, повезло. Он вновь обрел крышу над головой и кусок хлеба с маргарином.

Случилось это так.

Однажды, шатаясь по боготскому аэропорту и выискивая, чего бы стащить у какого-нибудь зазевавшегося туриста, он попался на глаза Ахмаду Изеддину, гражданину Колумбии в пятом колене, начальнику санитарно-технической службы аэропорта (проще говоря — командиру над дворниками, уборщиками и сантехниками). Дворники, уборщики и сантехники бастовали уже вторую неделю, требуя повышения зарплаты, аэропорт медленно, но верно превращался в хлев, дирекция всю плешь проела Ахмаду, требуя немедленно прекратить безобразие и навести чистоту на территории, и Ахмад решил набрать временных волонтеров для уборки. Первым, кого он увидел, выйдя из своего кабинета в зал ожидания, был Раккаль ибн Халиль. Начальник СТС отметил гордую посадку головы юноши, голодный блеск глаз, потрепанную, но чистую одежду — и решился.

— Эй, парень, — позвал юношу Изеддин на родном арабском, — хочешь заработать немного песо?

— Только идиот может сказать «нет», — невозмутимо ответил Раккаль на том же языке. — По-твоему, я похож на идиота?

— Ты похож на человека, которому не помешает сотня-другая в месяц, если он умеет работать, — парировал Изеддин. Парень ему понравился. Опять же — земляк…

— Как сказал мудрый Мустафа Али-Джаффар, «если у одного правоверного есть огниво, а у другого хворост, они договорятся», — не остался в долгу ибн Халиль.

— Если твое огниво не отсырело за время странствий, хвороста хватит надолго, — растянул губы в улыбке Ахмад Изеддин.

Так Раккаль ибн Халиль стал сотрудником боготского аэропорта. И хотя отныне он имел дело исключительно с водой, порошками и антисептиками, отсвет неукротимого огня по-прежнему тлел в его глазах. Его огниво не отсырело.

Автобусное кресло было и так мало для его зада — оно еще и намокло от пота, поэтому Астремадурасу Поргосу, второму человеку в двадцать седьмом полицейском участке Ла-Пальма, приходилось постоянно держаться за трубу над спинкой сиденья впереди. Иначе его сто пятьдесят килограммов соскользнули бы с жалкого жесткого квадратика, обитого дерматином.

Соскользнули бы, потому что автобус подпрыгивал всеми четырьмя колесами через каждые девять с половиной метров, во все стороны разбрызгивая грязную воду из луж. А мог бы не подпрыгивать, если бы водитель не выжимал из этой рейсовой колымаги около восьмидесяти кэмэ на петляющей в горах дороге. Ехал бы под пятьдесят по грунтовке — и трясло бы намного, намного меньше. Эх, жаль, Астремадурас здесь, в этой драной Колумбии, никто, а так подошел бы к шоферу, взял бы за шиворот, развернул, приподнял и процедил: «Сбавь обороты, приятель, если не хочешь, чтобы на твоей физиономии отпечатался узор решетки нашего участка». И сразу бы все стало как надо.

От пота намокли, словно их вымочили в соленой воде, зеленая хлопковая рубашка с закатанными рукавами и черные брюки в местах, где с их тканью соприкасалась кожа: после ливней в воздухе было сыро, к тому же слишком много людей набилось в автобус — переждав предвестника Больших Дождей, люди бросились по своим неоконченным делам. Главным образом крестьяне с корзинами, пропыленными сумками, с гусями и петухами, в широкополых шляпах и с дружным запахом дешевых сигар и утреннего пива. И очень шумными оказались эти колумбийские крестьяне. Особенно женщины, большинство которых были одеты в черное, от которых пахло ладаном и кухней.