Сергей Самаров - Тридцать первый выстрел

Именно так меня кто-то прозвал. Кажется, кто-то из командования, потому что прозвища, данные командованием, как правило, держатся долго, иногда многие годы. Иногда зовут проще – подполковник Тридцать Первый. А я не обижаюсь. По сути-то, и обижаться не на что. Если обсказать какому-то боевому офицеру суть моего прозвища, он не удивится и даже плечами недоуменно пожмет. Что, дескать, такого – тридцать один выстрел в минуту… Все знают, что магазин стандартного автомата Калашникова вмещает тридцать патронов. Все знают, что тридцать первый патрон можно загнать в патронник до того, как подсоединишь магазин к автомату. А почти две секунды на выстрел – это не слишком-то и быстро. Многие могут так стрелять, и все боевые офицеры, скорее всего, предположат, что так стрелять сумеют и они, хотя вряд ли пробовали. Главное, чтобы ствол автомата не перегрелся, чтобы затвор не заклинило и палец не устал нажимать спусковой крючок…

Я же могу сказать в оправдание своего прозвища только одно. Я – не просто тридцать один выстрел в минуту, я – тридцать один выстрел в минуту без промаха. Причем при стрельбе не на учебном стрельбище, а в боевой обстановке, когда в тебя тоже стреляют. Естественно, невозможно стрелять без промаха автоматными очередями. Очередь, как правило, рассчитана на одно точное попадание, остальные выстрелы в ней только страховочные. Стандартная очередь состоит из трех выстрелов, потому что после третьего ствол уже сильно уводит в сторону. Мне приходилось встречать офицеров, у которых очереди состоят из двух выстрелов – ради повышения эффективности стрельбы идет быстрая отсечка. Я же пошел дальше и стреляю только одиночными. Принципиально. Чтобы патроны почем зря не тратить. Даже на учебных стрельбах, когда все стреляют очередями, я посылаю три пули, одну за другой, настолько быстро, что выстрелы сливаются в очередь. А я даже предохранитель в режим автоматического огня не перевожу. Но это только для проверяющих. Тридцать один выстрел с такой же скоростью, как и три, сделать невозможно. Вот тридцать один выстрел в минуту – это реально. При одиночной стрельбе и ствол не перегреется, потому что пороховые газы большей частью выходят вслед за пулей.

А прозвали меня так еще в Первую чеченскую войну, когда я только капитана получил, но по лишней звездочке на погоны старшего лейтенанта прикрепить еще не успел. Тогда было в кого стрелять именно так. Это сейчас целую банду в составе тридцати одного человека не найти. А тогда банды большие были, воевать не умели, но старались взять наглостью и количеством. Вот тогда я и демонстрировал свое умение уничтожать личный состав противника. Наш комбат тогда привел на позицию залетного московского генерала, пожаловавшего за наградами, и запретил всем стрелять, кроме меня, когда чечены в атаку пошли. Я за минуту в одиночестве остановил их наступление. Половину состава положил. Пока магазин менял, бандиты уже отступить успели. Вот тогда, кажется, я прозвище и получил…

Вообще-то я не только стрелять умею. Я обычный офицер спецназа ГРУ и умею все, что таковому положено уметь. Но после прозвища все помнят только то, как я стреляю. Это, конечно, зря, но я и на это не обижаюсь. Люди в других запоминают обычно то, что сами сделать не могут. Значит, им так легче. Хотя я, по своему характеру, на их месте просто учился бы стрелять. Это при нашей профессии необходимо…

На столе перед московским генералом ФСБ лежит пачка сигарет. Одну он вытащил и мнет ее в пальцах. Так, конечно, следовало когда-то обращаться с советскими сигаретами и папиросами, которые иначе растянуть было нельзя. Сам я никогда не курил, но от людей об этом слышал. А современные сигареты с фильтром разминать и необходимости нет.

Местный полковник из антитеррористического комитета защелкал зажигалкой, желая угодить генералу. Огонек сразу загораться не пожелал, но наконец все получилось. Генерал поднял на полковника непонимающие глаза, потом оторвался от своих размышлений, вернулся в действительность – и дунул на пламя зажигалки, показав полковнику напрасность его трудов.

– Я бросил… Так, в руках только верчу. По привычке…

Кажется, я видел что-то подобное в старом советском фильме. Если память мне не изменяет – а обычно она не изменяет, – там какой-то полковник милиции постоянно мнет в пальцах папиросы, но закуривает только в конце, когда уже наступила развязка. Но там, помнится, «Беломор» был. Это колоритно. Нынешние генералы в сравнении с теми полковниками не тянут. Но подражать и им хочется. Якобы имеют собственную изюминку. Генерал, наверное, думает, что тот старый фильм все давно забыли. Оно, конечно, не у всех же такая хорошая память, как у меня. Я с детства привык запоминать детали. Бывает, общие понятия забываю, а детали помню. Так и с этим…

– Ну что, Тридцать Первый, – генерал показал, что у него память тоже хорошая и он запомнил это числительное, ставшее моим прозвищем. – Садись ближе. Будем вместе разбираться. Это тебе вместо «вводной»…

Я скромно пододвинул стул, проверил его рукой на устойчивость и потому сел осторожно. Стул для моего не самого хилого тела был, что называется, «в коленках слабоват», но я был готов к тому, чтобы не упасть, когда эти коленки подогнутся.

– Мы имеем перед собой, – начал генерал, – несколько вроде бы не связанных друг с другом происшествий, поскольку произошли они в разных районах земного шара, тем не менее связь проследить можно. Почему выбор пал именно на тебя… Помимо того, что ты стреляешь, как этот… Не снайпер, а… Короче говоря, кроме того, что ты стреляешь, так еще и с дельтапланом знаком. По крайней мере, так твое личное дело говорит и твое командование утверждает. Это правда?

– Мотодельтаплан, товарищ генерал, – уточнил я. – Это существенная разница. Правда, я уже лет двадцать как от этого дела отошел, времени не хватает. А вообще мотодельтапланеризм люблю, как и раньше.

Последней фразой я постарался не лишить генерала надежды на продолжение разговора. Свой мотодельтаплан я собрал больше тридцати лет назад в аэроклубе в уральском городке, где тогда служил. И много летал, и с удовольствием. Но по мере повышения в званиях и должностях свободного времени оставалось все меньше и меньше, а потом вообще последовал перевод по службе с повышением, и я даже эту машину, собственными руками собранную, с собой не забрал. Так она и осталась в аэроклубе, и летает на ней, наверное, мой напарник. Мы вдвоем его и делали, хотя основную работу выполнял я, и основные средства вкладывал тоже я. У напарника такой возможности не было. Но пришлось оставить ему, потому что на новом месте еще предстояло обустраиваться, и вообще было неизвестно, появится ли у меня возможность пользоваться своей техникой. С того времени в воздух я поднимался только на самолетах, а чаще – на вертолетах, когда вылетал на боевые задания.