Олег Поддубный - Волчье племя

Внезапно перед его глазами мелькнула язвительная, издевательская ухмылочка Золотого, и его передернуло. «Что-то одинаково волчье у всех них!» — пронеслось у него в голове.

— Может быть, мои оперативники смогут вам чем-то помочь, Петр Алексеевич? — придя в себя от воспоминаний, спросил он у Смольникова.

— Даже не знаю, — дернул уголком губ следователь.

— Ну, если надумаете, то милости прошу! — сказал полковник.

Увидев в толпе переминающегося с ноги на ногу водителя, он попрощался со Смольниковым и неторопливо стал пробираться сквозь плотное кольцо людей к служебной машине, оставленной на обочине дороги.

* * *

Золотой после встречи с начальником лагеря разнервничался. Внешне он продолжал сохранять спокойствие, но едва уловимая дрожь в его руках выдавала волнение. Прикуривая сигарету, перед тем как войти в ПКТ, он даже выронил спички.

— Успокойся, Золотой, — язвительно усмехнулся один из прапорщиков, конвоировавших заключенного, — отдохнешь полгодика под навесом, а там, глядишь, тебя опять на «открытую» зону выпустят. Выйдешь отдохнувший, посвежевший…

— Побледневший, как чахоточник! — смеясь, добавил другой.

У Золотого на губах тут же появилась недобрая ухмылочка.

— Я обязательно доставлю вам такое удовольствие, — немедленно парировал он. — И если я начну харкать кровью, то первый плевок, как только выйду из камеры, будет в ваши румяные морды, и тогда через полгода они тоже станут нежно-молочного цвета, а за вами будет тянуться по следу кровавая мокрота, которую вы будете отрыгивать из легких!

Веселье мгновенно покинуло прапорщиков.

— Смотри-ка, мы ему перекур сделали на свежем воздухе, а он такой черной неблагодарностью нам отвечает, — скривил губы старший конвоя и, отвесив по спине Золотого тяжелый удар, хрипло добавил:

— Топай в камеру, Золотой! Когда будешь курить среди четырех сырых стен, то, может быть, надумаешь относиться к нам поблагодарнее!

Ударившись о дверной косяк. Золотой развернулся, и в его глазах блеснула ненависть. Он хотел что-то сказать следовавшим за ним прапорщикам, но, как это обычно бывает у уголовных авторитетов, на его губах лишь появилась зловещая улыбка. Выпрямившись во весь рост, он молча проследовал к указанной ему камере.

На сегодня Золотому хватило неприятностей, и усугублять свое и без того тяжелое положение ему представлялось лишним. Со дня на день с воли через вольнонаемных рабочих ему должны были передать записку, где излагались последние условия его побега, и вот…

Зайдя в камеру, Золотой осмотрелся. По сторонам стояли двухъярусные металлические шконки. Ни на одной из них не было матрацев.

— Значит, я первый, — произнес он вслух после того, как кованая тяжелая дверь камеры с оглушительным грохотом закрылась за ним.

Мысленно он снова вернулся к судебной комиссии, которая всего полчаса назад определила ему наказание в шесть месяцев содержания в ПКТ за нарушение режимного распорядка лагеря. Обвинения, как показалось Золотому, были явно надуманными и, говоря на жаргоне, маслеными. Он прошел к шконке и тяжело опустился на нее, снова и снова прокручивая в голове детали обвинения. «Нет, не это заставило Шторма определить меня в каталажку, — думал вор в законе. — Ему стало известно о готовящемся побеге, и он, как и подобает хозяину, быстро нашел для меня стойло, из которого не то что бежать… Но кто же меня продал? — мелькнуло у него в голове. — Ведь никто в зоне, кроме одного человека, об этом не знал»…

И в самом деле, подготовка к побегу держалась Золотым в полном секрете. Никому из блатных он ничего не говорил. Подельники и братва с воли исключались полностью. Оставался только врач, через которого осуществлялась его связь с волей. Поразмыслив еще немного, Золотой пришел к окончательному выводу, что только он и никто другой посвятил администрацию лагеря в его намерения.

— Сомнений нет: это Тонкий, — произнес он вслух. — Не боится, паскуда, с огнем играть… Разберемся, — добавил он через мгновение.

Через час ему в камеру подсадили еще трех заключенных, также из воровского сословия, но авторитетом чуть пониже. Прервав свои размышления, Золотой поднялся со шконки и, поприветствовав прибывших, поинтересовался, за какие прегрешения их упекли в «крытку».

— Впереди зима, Золотой, — ответил за всех Лихач, долговязый вор в законе с двадцатилетним стажем отсидки. — Опять в лагере начнется голод, а кумовья боятся, что мы кипиш среди каторжан поднимем. Так сказать, принимают предупредительные меры. Всем нам состряпали липовые обвинительные заключения в нарушении режима…

Внезапно дверь камеры опять открылась, и вошел прапорщик. Молча осмотрев заключенных, он остановил взгляд на Золотом и жестом приказал ему следовать за ним. Вор неохотно повиновался и вышел из камеры в коридор. Его охватило предчувствие беды, и, глядя в бесстрастные глаза прапорщика, он пытался догадаться, что же еще могло произойти.

— Обернись, — приказал ему прапорщик, когда он уже приготовился протянуть руки для наручников. Осторожно обернувшись, чтобы избежать прямого удара в лицо, Золотой, к своему изумлению, увидел перед собой улыбающегося Тоцкого.

В лагере из-за острого дефицита медицинского персонала тот выполнял сразу несколько функций: по совместительству он являлся ветеринаром — лечил служебных собак, был фельдшером, наркологом и даже стоматологом.

Вспомнив о недавних своих подозрениях, Золотой скривил губы в злобной усмешке:

— На исповедь пришел, ветеринар?

У Тоцкого улыбка сменилась удивлением:

— Что с тобой, Золотой? Ты себя никак апостолом возомнил?

— А ты Иудой…

— Не понял, — поперхнулся ветеринар.

Прокашлявшись, он попросил прапорщика, чтобы тот оставил его с заключенным наедине.

— Ты о чем это, Золотой? — спросил он вора, когда прапорщик удалился.

— О том, что меня сюда, в эту конуру, на шесть месяцев определили! — выпалил Золотой. — Еще спрашиваешь, о чем это я!..

— Ax вон оно что! — усмехнулся Тонкий. — Ты правильно понял: это моих рук дело…

— Не боишься с огнем играть?! — сверкнул глазами Золотой. — Или тебе на жизнь наплевать?!

— Да ты не горячись, — снова расплылся в улыбке ветеринар. — А как же я, по-твоему, должен был поступить? Должен же я создать себе алиби!

— Какое еще алиби?!

— Убавь-ка голос на полтона ниже, — сказал Тоцкий, — и слушай меня внимательно.

Золотой осекся и, сжав губы, приготовился слушать.

— Все выдумки твоей братвы с воли — это полная галиматья. Ни через какую расконвойку и тем более комнату свиданий тебе бежать не удастся. Во-первых, на носу зима, и в лагере не за горами время, когда начнется голод, и каждый оперативник это прекрасно знает. Как тебе известно, дураков среди них нет. К комнате свиданий и расконвойке, где осуществляется львиная доля теневых передач, они тебя на пушечный выстрел не подпустят, потому что знают, как в зимнее время ваши собратья к лагерю тянутся. Как они провоцируют вас на голодовки и бунты, чтобы во время очередной потасовки сделать налет на комнату свиданий и помочь такому, как ты, бежать. — Тоцкий перевел дыхание.