Юрий Коротков - Спас Ярое Око

Бегун долю еще, напряженно пригнувшись, сторожил его. Потом облегченно распрямился — и разом обмяк, устал до того, что едва руку смог поднять утереть липкий пот.

Он обошел медвежью тушу. Еремей тужился встать, упираясь руками в землю. Хозяин подрал ему только спину, где клочья холстины торчали вперемешку с мясом, но, видно, сильно помял. Бегун закинул его руку себе вокруг шеи и поднял. Так они прошли сотню шагов. Суслон бежал рядом, иногда садился, зализывая отметины доставшихся и ему медвежьих когтей. Еремей все громче постанывал и, наконец, сполз на землю. Тогда Бегун с трудом поднял его на плечи и понес, неловко ступая под тяжестью.

— Вот же судьба… — задыхаясь, сказал он. — Так и будем друг друга таскать — то ты меня, то я тебя…

Когда он, взмокший до нитки, в налипшей на лицо хвое и паутине, дотащился до села, ото всех изб с воем кинулись бабы и девки, поднятые криком ребятишек, потом подоспели мужики, приняли у него бесчувственного Еремея и внесли в избу, уложили на лавки. Изба полна была народу, волокли корчаги с чистой водой, чтобы омыть рану. Неждана, белая, с отхлынувшей от лица кровью, стояла подле на коленях, держа в руках ладонь Еремея.

Привели под руки Арину, страшную старуху-знахарку, поднявшую весной Бегуна с Рублем. Она велела зажечь свечи и распарить принесенные ею травы и коренья, потом махнула сухой рукой, чтобы все вышли.

— На море на океяне, на острове Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь, — забормотала она, — на том камне Алатыре сидит красная девица, швея-мастерица, держит иглу булатную, вдевает нитку шелковую, зашивает раны кровавыя. Булат прочь отстань, а ты, руда, течь перестань…

Народ столпился у крыльца. Бегуна ни о чем не спрашивали: медвежьи отметины видели не раз — и сразу опознали. Бабы принесли и ему воды отмыться от чужой крови.

Бегун нашел глазами Неждану — она стояла поодаль от всех, глянула на него сквозь слезы и опустила голову.

Бегун и Лева парились в маленькой Еремеевой баньке. Пар был так густо настоян на травах, что поначалу и вдохнуть было невмочь.

— А-а-а! — истошно орал Лева, орудуя березовым веником, то исчезая в пару, то неясно проявляясь снова. — Ага-га-га-га!! Вот что я тут люблю — единственное, — так это баньку! Рубят фишку в этом деле, сволочи!

Бегун на прилавке растирался травой.

— О-осень! Золотая о-осень!.. — пел в животном восторге Рубль. — Скоро болота ста-анут!.. И возьмем мы Ярое Око! И пойдем к едрене ма-атери!..

— Нет, Лева, — сказал Бегун. — Даже если пойдем, то ничего не возьмем. С миром пойдем.

Рубль явил из густого пара удивленную физиономию. Недоверчиво присмотрелся к нему: не шутит ли?

— Ты что, Бегун?.. Ты серьезно?.. А для чего мы сюда перлись? На экскурсию? Ты же сам меня сюда потащил! Мы чуть не сдохли с тобой! Чего ради?.. Это ведь не у меня долги в Москве — у тебя! Доска лимон гринов стоит!

— Здесь у нее другая цена, Лева, — покачал головой Бегун. — Она деньгами не меряется.

— Это попова внучка тебя в веру обратила?

— Я и раньше верил…

— Вот только не надо этого фуфла! — заорал Рубль. — Ненавижу вот эту брехню! Ненавижу, когда на «мерседесах» баб своих, бывших валютных блядей крестить возят! Когда президент со всей своей сворой в храме стоит, ручку патриарху целует — тошнит меня! Когда про веру врут — тошнит меня, тошнит! Э-э, — Рубль сунул два пальца в рот. — Я тоже крещеный! Я тоже верю! Верю, Господи! — перекрестился он. — Только не в дедушку на облаке! Верю, что есть высшая сила, мировой разум, который не даст нам сдохнуть от радиации, от СПИДа, от придурков политиков! Верю! Только Бог у нас разный! Я напрямую верю — туда! — указал он в низкий потолок, увешанный гроздьями крупных капель. — Без досок и продажных попов! Я три курса МИФИ закончил, пока с досками не закрутился, — не знал? Думал, Лева Рублем родился? «Теория расщепляющихся материалов»! Я знаю, из чего этот мир состоит, каждый вот этот листочек — и как все это в пыль может разлететься! Что же, у меня с этими папуасами один Бог?

Бегун плеснул воды на каменку. С трескучим шипением рванулись клубы густого пара, заволокли баню.

— Сваришь! — Рубль упал на пол.

— Бог один у всех, — сказал Бегун.

— Ага. «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Больше сказать-то нечего… Слушай, ну не мне же тебе объяснять. Мы ведь доски не крали, мы их спасали! — решил подойти с другой стороны Рубль, — Погнили бы все, к чертовой матери, на чердаках и в сараях. А так люди на них смотрят. Пусть не здесь, пусть в Америке, хоть в Занзибаре — главное, есть они! Ты же художник, едрена корень, ты же больше меня понимаешь. Такая красота в болотах пропадает! Неужели ты не хочешь, чтобы ее люди увидели?

— Не в доске красота, — сказал Бегун. — Ты лица у них видел, когда они молятся? Вот где красота.

— Мой Спас! — исчерпав все аргументы, заорал Рубль. — Не отдам! Я за него муки принял!

— Еще примешь, — захохотал Бегун и, пригнувшись к полу, снова плеснул воды.

Рубль с воплем, лбом выбив дверь в густом тумане, вылетел из баньки и заплясал на заиндевелой траве, источая пар от красной обваренной кожи.

Еще не ударили морозы, октябрь понемногу выхолаживал землю, сковал ручьи и болота, ноябрь покрыл их снегом; изо рта валил пар, но воздух еще не жег щеки, а холодил, напоминая, что дело к зиме.

Когда стемнело, Бегун оделся и вышел из дому. Как обычно, он не пошел напрямки, по пробитым в снегу тропам, а воровато обогнул село кругом, по лесу, глубоко проваливаясь в сугроб. Собаки не приучены тут были сторожить от людей, встречали молча.

В поповском доме тускло светилась лучина за промасленным холстом в окне. Бегун встал за овином, осторожно поглядывая из-за угла, в который уже раз радостно удивляясь тому, что вот через двадцать с лишком лет угораздило снова торчать под окнами и томительно ждать свидания, считать минуты и гадать: выйдет ли она или погаснут окна, и опять придется ему, уставшему от ожидания до дрожи в руках — будто камни таскал, — плестись обратно.

Стукнула дверь, с крыльца сошел Еремей и зашагал через село к себе. Чуть погодя раздался скрип снега под ногами — Неждана в наскоро повязанном платке, в заячьем полушубке бежала к овину. Свернула за угол, налетела в темноте прямо на него, вздрогнула и даже вскрикнула тихо. Бегун схватил ее, прижал к себе, стал торопливо целовать холодные щеки, волосы над упавшим на плечи платком.

Неждана оттолкнула его и отступила на шаг, глядя испуганными круглыми глазами.

— Что ты?.. Грех-то какой!.. Никогда так не делай, а то не приду больше!

— Не буду, не буду…

— Господи… — она прижала ладони к пылающим щекам, укоризненно качая головой. — Батюшка угадает, спросит, а я соврать-то не смогу!