Сергей Самаров - Антишулер

— На реабилитацию.

Он, как и другие, именно этого и ждал. За сержантом зашел солдат с простреленным плечом. В это время где-то в стороне посигналила машина. Скорее всего у шлагбаума. Требовательно так посигналила. Не иначе, начальство пожаловало, предупрежденное дежурным по части. Освобожденные пленные — это всегда праздник. Каждый командир захочет это записать в свой отчет и, чем черт не шутит, награду за наше освобождение получить. Кто будет разбираться в том, как все было в действительности, и кто там кого, и каким таким непонятным образом освобождал?

Подошла и моя очередь. Я шагнул за полог. Медсестра сидела за столом и заполняла журнал, а военврач при моем появлении встал, словно приветствовал старшего по званию.

— Ты, рядовой, случаем не родственник адмиралу Высоцкому?

— Не знаю, — ответил я раздраженно. Более раздраженно, чем это положено рядовому отвечать офицеру.

Этот сакраментальный вопрос начал мне уже надоедать. Но вместе с тем я понял, как пользоваться своей фамилией. Скажи я, что родственник — традиционно поверят, потому что я при этом совру, но начнут проверять. Мне такие проверки ни к чему. Скажи правду, что нет, скорее всего засомневаются. И правильно.

Но мне однозначность мало интересна. Из нее каши не сваришь, а если уж дал Бог фамилию, то следует ею пользоваться. Если я говорю, что не знаю — причем говорю излишне раздраженно, собеседники наверняка отнесут меня к самой ближней родне адмирала — почему-то скрывает солдат-контрактник родство. И получается, что я, не назвавшись «сыном лейтенанта Шмидта», все же становлюсь «сыном адмирала Шмидта». Однако кто знает, как и в какой ситуации это может быть полезно. Возможно, все же выручит когда-нибудь.

— Ладно. Осматривать тебя будем? Болит что-нибудь?

— Задница, — сказал я и посмотрел на медсестру.

Она опять покраснела и военврач вслед за ней. Они переглянулись. О сексуальных отклонениях кавказцев разговоров ходит не меньше, чем о фальшивых чеченских долларах. Но жертвы обычно предпочитают молчать.

Военврач кашлянул.

— За одно утро, как в плен взяли, раз десять, наверное, пнули… — пожаловался я.

— И всего-то? — врач поморщился.

Недоволен, что ли, — легко, с его точки зрения, я отделался?

А медсестра облегченно перевела дыхание. Ей не хотелось слушать разговоры на более щекотливые темы. Она стеснялась.

— На реабилитацию поедешь? — поинтересовался тем временем военврач. И я по голосу сразу и безоговорочно понял — ему что-то от меня надо. Здоровых на реабилитацию не отправляют. А этот сам только что выразил недовольство тем, что я здоров. И предложение об отправке на реабилитацию сильно смахивало на попытку сунуть мне в карман конверт со взяткой.

Покупает, зараза… Точно — покупает.

— Конечно… — с разбегу согласился я продаться.

— А теперь, рядовой, того…

Он замялся, как школьник, не выучивший урока и боящийся сознаться в этом учителю.

— Чего?

— Того… Ты, говоришь, что доллары различать умеешь… А?..

— Умею.

— Посмотри.

И он, испуганно оглянувшись на плотно задернутый полог у входа, достал из-под стола толстенную пачку. Трудно предположить даже, откуда у военврача под столом такие деньги. Тысяч с полста на глаз. Должно быть, нашел в кармане какого-нибудь раненого боевика. История обычная. Солдат, когда врага ухлопает, обязательно в карман заглянет. Военврач, если операцию боевику проведет, примет подобные действия за оплату труда. А чего стесняться и таиться? Все так делают, но все делают втайне от чужих. И забывают, что — «A la guerre comme a la guerre» [6] «A la guerre comme a la guerre» (а ла гер ком а ла гер) — на войне, как на войне (франц.). , как говорят французы.

— Нет проблем…

Я взял пачку и стал перебирать банкноты, старательно не глядя на них, чтобы не мешать визуальным восприятием, поскольку опирался только на восприятие тактильное.

Две выбрал, две вызвали сомнение. Остальные отложил отдельной кучей.

— Фальшивки.

Во взгляде военврача еще теплится надежда.

— Какие?

Я показал на большую кучу.

— Бумага не та. Две сотни — настоящие. Две — сомневаюсь. Надо на приборе проверять. А остальные — туалетная бумага стоит дороже… Потому что фактура качественнее, а затраты на производство выше.

Военврач побледнел, и теперь в глазах у него отразилось такое несчастье, словно ему предстояло перед тещей отчитываться за эти баксы. Вавилонская башня его надежд, как и положено ей, рухнула. Но в руках он себя держал, хотя и стал хуже владеть голосом.

— Ладно. Ты забудешь об этом, — военврач неуверенно убрал баксы в просторный карман халата. — А я признаю тебя больным. После реабилитации домой поедешь… А… Я забыл… — он заглянул в бумаги, разложенные на столе. — Ты же контрактник… Тогда поедешь в отпуск, а потом будешь где-нибудь в спокойном месте дослуживать. Тебе не надо немного?

Он имел в виду, как я понял, часть фальшивок.

Проверяет, не трепанул ли я? Наивный мужичишко. С такими проверками в психодиспансере надо служить, а не в боевых частях. Психи, может, и попадутся.

— Нет, спасибо, я сам себе нарисую.

Он вздохнул.

— Ладно. Держи направление.

Я пожал плечами, потому что сильно сомневался в возможности и необходимости поехать домой. Но направление взял. Хоть какое-то утешение и надежду бумажка давала. Хотел уже отправиться отсыпаться, как мечтал до медосмотра долларов, но медсестра удержала меня движением большой, почти мужской руки. В эту руку автомат хорошо бы вложить. Будет смотреться вполне естественно. Вообще, женщины, как я слышал, стреляют лучше мужчин. За счет природной аккуратности и старательности.

Меньше у них склонности к понятию «авось».

— А ты уверен в своей экспертизе? — спросила, сразу показывая, что деньги у них с военврачом, вероятно, общие.

Честно говоря, мне стало ее даже жалко. Должно быть, много надежд и она, и док вложили в эти фальшивые баксы. А теперь такая неприятность. Но, в самом деле, не станешь же обманывать ее из жалости, чтобы потом пришла она с этими бумажками в обменный пункт и угодила в лапы к ментам или фээсбэшникам.

— В таких делах я никогда не ошибаюсь.

Я опять сказал правду, но медсестра с сомнением покачала головой. Не верит до конца. Но это уже дело хозяйское. Я к неверию привык.

А за пологом палатки меня уже дожидались. Сержант Львов с солдатами куда-то исчезли. Появился новый кадр, присланный судьбой, как я понял, специально, чтобы не дать мне выспаться.

— Ты Высоцкий? — спросил красномордый капитан в расстегнутом бушлате. На улице печек не топят. Но отчего ему жарко — понятно. От капитана до внешних постов лагеря несет запахом местного ядреного самогона. Я, приученный на гражданской работе к более качественным напиткам, таким брезговал, но мои сослуживцы-планшетисты его уважали, когда отряд стоял еще на равнине и достать это пойло можно было свободно. Поговаривали, что гонят его из нефти, настоянной на коровьем дерьме, на самодельных нефтеперегонных установках. В одних емкостях с соляркой. Чтобы отбить запах навоза. А запах солярки переносится легче.