Сергей Самаров - Антишулер

Поезд, как во всех больших городах — если вообще нас останавливали в больших городах, чаще же мимо вокзалов мы просто проезжали, — поставили на один из дальних путей. На передних стояли другие поезда, закрывая видимость. Но поверх вагонов явственно виделся наш городской вокзал. Такой громадный и несуразный, наверное, во всей России один и найдется. Уж его-то я ни с одним другим не спутаю.

У меня в груди, признаюсь, защемило. Скорее не от любви к родному грязному городу, а от обиды, что я, здесь родившийся и выросший, имеющий здесь квартиру, вынужден проезжать мимо, не смея и подумать о том, чтобы сюда вернуться. Что сделал я такого невероятно плохого, чтобы так вот жить, прячась?

Меня охватила злость. Возникло желание вернуться и разобраться с обидчиками. Основательно так разобраться. Чтобы не смогли они уже никакую пакость кому-то другому сотворить. Аж зубы заскрипели от этих мыслей.

Но при этом я ясно понимал — для того чтобы поставить окончательную точку в истории, мне следует вступить на путь борьбы с более сильным соперником. С несравненно более сильным. Не физически сильным, а сильным своими возможностями. И борьба эта будет безжалостной. На выживание. Но в этом случае у меня появится преимущество. Сейчас, два с лишним месяца спустя, они не будут знать, кто против них воюет. Догадываться могут, но наверняка знать — нет. А ведь в их мире войны и без меня хватает.

Говорят, что месть — сладкое чувство. Но я человек не мстительный. И все мои действия будут подчиняться совсем не мести, а исключительно восстановлению справедливости. И еще — обеспечению собственной безопасности. Как ни странно, но лично для меня это тоже кажется весьма важным. Невозможно постоянно жить в нервном напряжении и в ожидании того, что тебя убьют. Невозможно это вынести эмоционально.

Я долго смотрел в окно… Запотевшее стекло расщепляло на длинные кристаллы свет фонарей над знакомыми перронами. И где-то там, под этими фонарями, ходили люди — незнакомые, разные, но я любого из них мог назвать земляком.

Потом вагон слегка качнуло, и поезд плавно тронулся. Меня увозили отсюда. Но рано или поздно возвращаться придется. И лучше вернуться незаметно. Как я только что думал.

За окном плыли производственные корпуса железнодорожных предприятий, потом мы проехали кусочек города, который еще не проснулся, потом опять за окнами оказалась промзона. Я лег, устав от неудобной позы.

Мысли в голове были только об одном — как я вернусь и что буду делать. А сделать предстояло много. Продумать и выверить каждый шаг, каждый поступок. Все рассчитать, как в сложной карточной партии с серьезным и умелым противником. И — действовать. Нагло, дерзко, отбросив возможность компромиссов. Хорошо, если обильно смазанный и упакованный в промасленные же тряпки пистолет, спрятанный в подвале вместе с деньгами, не попался под руку какому-то бомжу. Бомжи для меня — самые опасные люди. Потому что любят в подвалах ночевать. В мои времена в наших подвалах их не было. Но они вполне могли появиться уже после моего отъезда. И еще мальчишки. Мальчишки любят в подвалы забираться. Игры у них такие. Сам мальчишкой был, знаю…

— Ты что не спишь? — улыбнулась сухощавым лицом Старушка, проходя мимо в тот момент, когда мы только-только выехали из города. В момент, когда никому лучше было не обращать на меня внимания. — Устал в вагоне болтаться?

Я не ответил. Только глянул на нее, как оттолкнул. Так глянул, что девушка сначала попятилась, а потом заспешила, смущенная моим взглядом и, может быть, даже испуганная, дальше по вагону.

Вот и человека хорошего обидел… За что? Что она мне плохого сделала, чтобы я на нее зыркал, как на врага? Настроение…

Я думал, что не испытываю склонности к ностальгии. И тем не менее на душе стало невыносимо тоскливо от того, что проехал через родной город вот так. Проехал, и нет у меня там ни одного близкого человека, кто пришел бы на вокзал и просто помахал рукой в окно. Нет такого человека, но я должен радоваться, что его нет, что не дойдут до Рамазана и его компании сведения о временном пристанище одинокого картежника. Должен радоваться, но радости я не чувствовал. Только сосало что-то в больной груди. Еще больнее, чем раны.

Я ощутил себя очень неуютно в этом вагоне, в этих тугих бинтовых повязках, фиксирующих положение прострелянных ребер, в этой душной атмосфере, пропитанной йодом, лекарствами, хлоркой и неистребимым запахом мочи. Так неуютно, что захотелось снять бинты, встряхнуться и сойти на первой же станции. Сойти, чтобы вернуться в свой город. Хоть пешком, хоть ползком — вернуться…

И я сам не заметил, как сел. Без звука, без натуги — машинально, как садился, когда был совершенно здоровым. Наверное, я и встать бы смог, и пройти в тамбур, куда без конца пробираются, неуверенно переставляя костыли, ходячие раненые. Но опять помешала Старушка. Заметила, подскочила.

— Ты сам сел?

А глаза сияют, как два василька среди веснушчатого ромашкового луга! Счастлива от моих подвигов, похоже.

— Мышь увидел, шугнуть хотел… — сказал я, кряхтя и виновато, но уже не смог посмотреть на нее, как минуту назад.

Я же видел, как человек обрадовался моему быстрому выздоровлению. Увидел и в ответ улыбнулся. Может быть, не так радостно, как она, но улыбнулся.

— Какую мышь… — тут же возмутилась Старушка и всплеснула руками. — Мы перед поездкой здесь такую санитарную обработку провели… На ходу приходилось двери открывать, чтобы проветрить, а то вас бы всех уморили. Не может здесь быть мышей.

Но, увидев мою улыбку, улыбнулась в ответ.

— Шутишь? — спросила с надеждой.

— Шучу.

— Посидишь или помочь тебе лечь?

— Спасибо. Я лучше посижу. Сил наберусь. Перед тем, как встать, — и я всерьез распрямил плечи, пробуя, насколько свободно могу шевелить руками.

— И не думай даже. А то я врачу скажу, тебе сразу снотворное пропишут. У нас с этим строго…

Смешная она. Хоть и шебутная, но беззлобная.

— Снотворное вместо карцера… Нормально! Здесь карты у кого-нибудь есть?

— Карты? Какие карты? — она не поняла. Ничего обо мне не знает, потому и не понимает.

— Обыкновенные. Игральные.

— Есть. Кажется, в третьем купе. Я на столе видела.

— Попроси…

— Они спят. Я принесу. Ты что, гадать будешь?

Женская натура свое берет. Женщины редко становятся игроками, хотя и такое бывает. Чаще гадалками или клиентами гадалок. И эта туда же. Должно быть, такая природа, с которой бороться бессмысленно. А мужчинам больше риск по нраву. Не у каждого в жизни настоящего риска хватает, поэтому и заполняют карточным. И ужасаются, бывает, своей смелости, когда с тремя проколами идут на «мизер», два прикрывает прикуп, а третий не ловится по раскладу. Редко, но и такое случается. Мужики — народ отчаянный…