Чингиз Абдуллаев - Мизантроп

– Мы начинаем понимать, как надо жить, когда наш срок уже заканчивается, – сказал на прощание отец. – Знаешь, о чем я подумал? Любой человек, который в конце своей жизни думает о том, как она прошла, считает ее не совсем удавшейся. Ему кажется, что в ней было много шансов, которые он просто упустил. И еще… чтобы ты понимал. Наша жизнь – не сплошной выходной и не праздное зрелище. Это трудная работа, которую нужно делать во имя себя самого. – Он снова замолчал и больше не проронил ни слова, даже когда Борис наклонился, чтобы его поцеловать.

Больше он никогда не видел своего отца. Тот умер ровно через два месяца после отъезда сына. Приехать на похороны ему разрешили, оформили отпуск за свой счет. В Баку появилась и тетя Нонна. Она плакала и убивалась больше всех. Мать и сестра молчали. За долгие месяцы они привыкли к мысли о его постепенном уходе, а вот Нонне трудно было перенести это расставание.

Сразу после похорон она увела племянника в комнату и спросила, как он живет в своем далеком казахстанском городке.

– Плохо, – честно признался он. – Даже очень. Считаю дни, когда завершится эта каторга.

– Не переживай, – подбодрила его тетя Нонна. – Я поговорила с кем нужно, и ты сможешь поступить в аспирантуру уже весной. Нужно будет приехать в Москву. Обязательно подтяни английский, но я все равно проконтролирую твои экзамены. Думаю, что смогу протолкнуть тебя в аспирантуру. Тогда ты автоматически сможешь сразу бросить свою работу и переехать в Москву на учебу.

– Я буду всю жизнь тебя благодарить, тетя Нонна, – признался Борис. – Ты даже не представляешь, что для меня сделаешь.

– Представляю, – захохотала тетка. – Опять будешь устраивать бардаки у меня на квартире. Моя кухарка говорит, что без тебя дом совсем пустой, скучный. Да и спиртное из бара у меня больше никто не ворует.

Борис улыбнулся. Ему казалось, что это случилось тысячу лет назад, совсем в другой жизни.

– А твоего друга посадили, – огорчила его тетя Нона. – Этого Владика Усольцева, который переспал с дочкой вашего проректора. Папаша оказался такой сволочью!.. Добился-таки, чтобы парня отправили за решетку. Нашел двух свидетелей, своих студентов, которые якобы слышали, как его дочь кричала и звала на помощь. А Владик, значит, дверь запер и не выпускал ее из моего кабинета. У меня там замок уже несколько лет не работает, но следователю было все равно. Есть два свидетеля, и он отправил дело в суд. Владику дали шесть лет. Хорошо, что тебя в Москве не было, иначе пошел бы с ним как соучастник. Ты представляешь, какая сволочь этот ваш проректор! Сломал жизнь парню.

– Троим парням, – меланхолично заметил Борис.

– Почему троим? – не поняла тетя Нонна. – Одному. Посадили только Владика.

– А другие двое, которые дали против него показания? Все ведь прекрасно знали, что эта дура Устинья целых полгода бегала за Владиком, а он даже не хотел с ней встречаться. Она сама напросилась к нам приехать. С ней никто не хотел встречаться, вообще связываться. Владик в тот день напился до одурения. Вот она его и потащила в твой кабинет. Нужно было меня в суд вызвать, – разозлился Борис. – Я бы этим ребятам в глаза посмотрел.

– Только этого не хватало! Ты тоже сел бы. Боровицкий все время требовал найти тебя и привлечь в качестве соучастника. Потом сам прокурор ему посоветовал не позорить дочь. Иначе получается, что там, кроме Владика, еще и ты был. Я звонила прокурору, говорила, что Боровицкий все врет. Но у него старший брат работает в горкоме партии заместителем заведующего отделом. Прокурор мне объяснил, что никак не сможет защитить Владика. А тебя они не достали только потому, что ты был в это время в Целинограде.

Борис молчал. Получилось, что поездка в далекий казахстанский город уберегла его от совсем уже страшных последствий. Иначе он мог бы на пару с Владиком получить шесть лет тюрьмы и отправиться совсем в другие места.

– Бедный Усольцев!.. – Борис вздохнул. – Но ты меня все-таки вытащи, да?

– Я тебе сказала, что вытащу, – пообещала тетка. – Хотя бы ради Семена. Он тоже переживал по поводу твоего назначения в этот Целиноград.

На следующей день Борис улетел в Алма-Ату, чтобы оттуда добраться до Целинограда. Возвращение было особенно тяжелым. Теперь он считал каждый день и час, когда наконец-то придет вызов из московской аспирантуры. Генриетта Марковна не понимала, почему все эти дни Борис проводил в таком лихорадочном возбуждении, просыпался от каждого стука в дверь, вздрагивал от любого телефонного звонка.

Ждать ему пришлось еще около трех месяцев. Потом вызов все-таки пришел. Это был самый счастливый день в жизни Бориса Репетилова. Он бросился в отдел кадров оформлять отпуск за свой счет. Пожилая женщина, начальник отдела кадров Гюльназ Нуршановна, оформлявшая ему документы, неодобрительно покачала головой.

– Наверное, поступите в аспирантуру и не захотите сюда возвращаться, – заявила она.

– Если поступлю, то не захочу, – радостно подтвердил Борис.

– А как Генриетта Марковна? – упрекнула его Гюльназ. – Вы о ней подумали? Скоро ее сын возвращается из армии, а вы собрались уехать.

– Может, мне не уезжать? – весело спросил Репетилов. – Остаться в вашем городе на всю жизнь?

– Нет. Вы можете уехать в Москву вместе с ней, – строго сказала Гюльназ Нуршановна.

– Что? – Он не поверил услышанному.

Взять с собой в Москву эту старую провинциалку из Целинограда? Неужели он ослышался? Или эта особа всерьез считает, что он чем-то обязан своей подруге, которая годится ему в матери?

– Что вы такое говорите? – Борис покачал головой. – Мы с Генриеттой Марковной только друзья и ничего больше.

– Поэтому вы живете в ее доме, кушаете, да еще и разговариваете по телефону за ее счет. Знаете, какие она деньги за это платит?! У меня дочь работает на почте, она мне все рассказывает.

Борис впервые подумал, что никогда не платил за телефон, и ему стало стыдно.

– Дайте мои документы, пожалуйста, – негромко попросил он.

– Берите. – Гюльназ Нуршановна протянула ему бумаги. – Успехов вам. Езжайте один, если, конечно, совесть позволит.

Он забрал документы, вышел и хлопнул дверью чуть сильнее, чем можно было.

«Ничего!.. – успокаивал себя Репетилов. – Больше я никогда в жизни не увижу эти лица и этот комбинат».

Борис вернулся в дом Генриетты Марковны, которая сидела за столом и пила чай, взглянул на ее круглое белое лицо и сжал зубы от ненависти. Как он мог столько времени жить в доме у этой старой карги?

– Садись пить чай, – пригласила его женщина.

– Какой чай? – зло прошипел Борис. – Весь город надо мной смеется. Люди считают меня альфонсом, который живет за твой счет.

– Что ты такое говоришь? – Генриетта Марковна всплеснула руками.