Владимир Угрюмов - Дикий

Я снимаю АКМ с предохранителя и то же самое делаю с пистолетом. Гнилой прожектор с катера слегка освещает машину, и я вижу «шестерку». Также я вижу, как из этой «шестерки» выползают Четверо ментов с погонами. Понятно, с наркоментами тут у них полный порядок. Одним больше — одним меньше, какая им разница!.. У ментов автоматы в руках. У троих. У четвертого вместо АКМа тугой кейс в руке. С катера на мостки спускается один из «рыбаков» и делает несколько шагов навстречу. Слышно, как скрипят сырые доски. На плече у «рыбака» сумка. Кейс меняется на сумку. Теперь сумка у мента, а кейс у «рыбака». Прицеливаюсь из «Макарова» в район сумки, поближе к сердцу. Не так уж и темно ночью. По крайней мере, для меня. Нажимаю два раза на курок и отпрыгиваю в сторону. Некогда мне разглядывать, как служивый падает мордой в доски. Пробегаю по берегу и расстреливаю обойму до конца. Еще одному менту, вижу, конец пришел…

Начинается не мое время. По тому месту, где меня уже нет, поливают из АКМов безостановочными очередями… Это менты обосрались и расстреливают по целому рожку.

Я опять в камышах, почти рядом с мостками. «Макаров» улетает в воду. С катера никто не пуляет. «Рыбаки» мотор заводят. Тот начинает тарахтеть, но, как говорится, «еще польска не сгинела» — достаю гранаты, срываю чеку, бросаю, вижу: траектория красивая и точная. Граната залетает в катер и взрывается там так, как надо.

Срываю с плеча АКМ и прыгаю к мосткам. Менты лупят по берегу, а я от воды луплю по ментам. Нет ментов больше. Пардон, ошибка. Ядовитая очередь пропарывает доски, и я падаю грудью на берег. Камень врезается в ребро. Но сперва подумал — убили. Оказалось — живой. Слушаю, слышу. Один автомат лупит всего. Приподнимаю голову и вижу красно-желтые вспышки чуть в стороне от «шестерки». Мент, похоже, валить хочет, забыв про машину. Не выйдет, сучара!.. Срываю чеку со второй гранаты и бросаю ее в сторону огоньков. Так бросают штрафные в баскетболе. Сосредоточенно и несильно. Штрафной еще не долетел, а я уже упал, вжавшись в землю.

Нет, с глушаком работать лучше и легче, интеллигентней. А тут грохот сумасшедший, осколки летят, самого могут… Порция осколков угодила в бензобак легковухи, и та взорвалась с жутким грохотом. Светло теперь. Не нужно быть птицей, чтобы разглядеть сцену побоища. Я и не разглядываю. Лечу к Вике. Подлетаю к ней. Она дрожит. Думаю — от страха. Оказывается — трахаться хочет посреди покойников. Дикая девица. Ору и матерюсь. Хотя — хочу. Но — мозги. Но — не мудак еще. Потому и Буревестник почти.

— Валим, блядь! — ору, и мы валим по проселку на шоссе.

Надо быстро проскочить лиманы и долететь до станицы. Летим. Снимать брезент было некогда, летим в брезенте, как ночной кошмар.

Станицу Петровскую объезжаю стороной, окраинами Беликова ухожу по водосистеме к Староджерелиевской. Ближе к Стеблиевской съезжаю к каналу и топлю брезент в воде. Теперь можно ехать по трассе без экстаза. Едем, точнее, летим, как ночные влюбленные. Дорогу я обкатал загодя — и правильно сделал.

Не доезжая Тимашевска, сворачиваем в лесополосу, где и проводим остаток ночи в машине. Трахаемся, трахаемся, трахаемся. Как злые беркуты.

Утро ровное и пустое, как предстательная железа. Сумку ментовскую я все-таки прихватил и теперь сижу на земле и считаю деньги, поеживаясь от холода. Пятьдесят тысяч долларов — тоже деньги. Вика спит, укрывшись пледом, только милый носик, уже не птичий, дикий, а просто загорелый курносый носик торчит из-под пледа.

Последние листья летят по ветру. Со стороны шоссе доносятся редкие звуки машин. Солнце вот-вот появится над макушкой рощи, и станет тепло.

Вика просыпается и вылезает из машины с пледом на плечах.

— Привет, босс, — говорит, позевывая. — Где тут помыться?

— Привет, малыш, — отвечаю. — В багажнике термос с водой. Дома домоемся.

Она достает термос, и я поливаю ей на ладони. Вика бросает пригоршни в лицо, просыпается окончательно, достает пачку «Пелл Мелл» и пытается курить. Выбрасывает недокуренную сигарету и заглядывает в сумку. Достает пачку «зеленых» и спрашивает:

— Это все из-за денег?

— Это, малыш, наши трофеи. Стрельба была с перевозчиками наркоты.

— Я чуть не умерла со страха. А потом мне тоже захотелось стрелять.

— Выкинь глупости из головы. Если стрелять начнешь, то уже никогда не остановишься.

— А ты?

— Что — я? — не понимаю ее вопроса. — Убрав нескольких плохих людей, мы сохранили жизнь сотне хороших. Наркотики — это же смерть. За смерть платить смертью — это честно.

Вика садится на сумку с долларами и сидит так долго, пока я привожу машину в порядок. То есть зарываю одежду, в которой работал возле моря. Вытираю тряпкой полы в машине, выбрасываю подальше коврики, на которых может остаться почва, принесенная на обуви…

— Я знаю, — говорит Вика за спиной, — ты работаешь на спецслужбы.

Поворачиваюсь и смотрю удивленно:

— С чего ты взяла?

— Да так. Другого объяснения нет.

— Есть, — отвечаю, чуть помедлив. — У меня другая задача. Я на себя работаю. Но наркота мне не нравится. Не нравятся мне эти наркоменты и банкиры. Это я так. Между делом.

— Сколько их еще? Много?

— Выше крыши, — стараюсь улыбнуться я.

— Я тоже хочу кого-нибудь… У меня подруга школьная умерла от наркотиков. Я тоже хочу кого-нибудь застрелить.

— Выкинь из головы! — повторяю я. — Кстати, отдай-ка пистолет, у тебя «вальтер» уже есть. Твой надо в тайник спрятать, а то нас могут и замести по дороге.

Нехотя, но Вика отдает.

Солнце над головой, и пустые поля вокруг. Только птицы, словно жирные кавычки, возникают над полями. Летим на Ростов. «Наташа Ростова», — возникает в башне, но не помню, откуда она. За бензоколонкой что-то вроде авторынка на обочине. Покупаю на рынке сразу четыре новых колеса на радость свободному предпринимательству. Еду вперед и через пару километров съезжаю с дороги и меняю все четыре колеса. Старые выбрасываю. Вика спит. Перед Ростовом нахожу мойку и загоняю тачку, прошу мойщика и дно промыть. Лечу окраинами и вижу на стене доску с объявлением «Мойка машин». Сворачиваю за заборчик, сложенный из силикатного кирпича, и еще раз мою тачку. Ничего, чище будет. А Вика спит. Так и проспала всю обратную дорогу. Просыпается только ночью, когда я уже подкатываю к родной станице.

— Где это я? — спрашивает.

— Ты дома, — отвечаю.

Так оно и есть. Один, другой поворот — и мы дома.

Леха и Инна встречают нас. Сдаю чистую машину хозяину, и Леха отвозит русалку домой. Вика сонно возится на кухне и, сославшись на головную боль, скоро уходит спать. Возвращается Леха и заговорщицки начинает шептать о том, что по станице проползли слухи о бойне у моря. Но никто ничего толком не знает. Говорят про каких-то осетин.