Александр Чернобук - По ком воют сирены

— У нас в управлении?

— Не только. Они вместе срочную в Витебской десантной дивизии погранвойск КГБ трубили. Такая служба была… Не позавидуешь… Три вида формы только носили…

— Это во время «перестрелки» было?

— Да, в «славные» времена перестройки, — правильно понял его Серегин. — Сколько тогда крови при развале Союза пролито было. А Тихон на острие… Ну, это он тебе как‑нибудь сам расскажет. Молодость у него очень лихая была. Голливудские боевики блекнут перед этими приключениями… А как он опером конторы стал… Про это вообще легенды ходят…

— Он и сейчас…

— Да, пожалуй, толковей его в управе опера нет.

— Это да, — в глазах Карпова загорелся огонек восхищения. — Я о нем как о былинном богатыре рассказываю…

— Что‑то в этом есть. Хотя он реальный, тут, рядом с нами, ежедневно жизнью рискует. Разве что лицо свое гримировать постоянно вынужден, да в управлении по тем же причинам редко появляется. И не, как Илья Муромец, с булавой абстрактные границы государства на коне бдит, а в самой гуще событий вертится. Ну ладно, давай вернемся к нашей теме. — Серегин постучал ногтем указательного пальца по папке с делом, над которым они работали.

— Жаль, что с пятой графой у Захарова такой прокольчик.

— Какой? — Помедлив, Никита добавил: — Не понял. Что ты имеешь в виду?

— В анкете, в графе «родители», у Захарова Сергея Алексеевича мать украинка, а отец…

— Молдаванин. — Карпов передернул плечами. — И что из этого? Мне эта информация никуда не влазит.

— А то, что если бы там было написано «чеченец», это было бы совсем другое дело. Тихон к этой нации о–о-очень трепетно неравнодушен. Очень. — Серегин многозначительно поднял левую бровь.

— Я об этом что‑то слышал. Но так, краем уха. Суть мне неизвестна. Откуда такая нелюбовь? Так просто, или есть определенная причина?

— Есть. Отца у него в Грозном убили.

— Во, блин. Отец из наших?

— Нет, отец у него был учителем. Простым школьным учителем. То ли истории, то ли русского языка и литературы. Не помню точно.

— А за что тогда его убили? Не понял.

— Как за что? За то, что русский. — Серегин выразительно посмотрел лейтенанту в глаза. — Вот так вот. Давно, правда, это случилось. В самом конце восьмидесятых. Но для Олега срока давности не существует.

— Да, — неопределенно протянул Никита, — теперь понятно.

— Это еще не все. Дальше, больше. Он перевез чуть позже мать в Буденовск…

— И она попала…

— Точно. Практически сразу же в лапы к Басаеву.

— И что? — Никита затаил дыхание.

— Нет. Там ничего. Обошлось. Мать пережила этот кошмар. Сейчас она здесь, в столице.

— Да. Если так, то конечно. Очень даже может быть. Даже наверняка, — Никита, прикурив сигарету, резюмировал: — ты предлагаешь сказать Тихону, что наш Захар чеченец?

— Зачем так прямолинейно? Намекну прозрачно насчет национальности, а там посмотрим. К тому же во время срочной службы, я слышал, Олег побывал в плену у молдаван. Это тоже эпизодик характерный. — Серегин потянулся к телефону. — Пора звонить.

— Не рано? — Карпов озабоченно взглянул на часы. — Еще семи нет. Человек вчера из командировки. Отдыхает, наверное.

— Главное, чтоб поздно не было. Ты его плохо знаешь. Отдыхал он вчера. А сейчас уже вполне мог срулить на прыжки свои. Экстремал доморощенный. Без парашюта жить не может. Еще хуже будет, если уже сранья на рыбалку свалил. Тоже любитель. Там мы его точно не найдем. Рек и озер в округе хватает, — усмехнулся Серегин и заговорил в трубку уже совсем другим голосом:

— Привет, майор! Не шуми, Олег! Сам должен понимать, отдел нервничает. Все в ожидании. В Черном море накупался, вина напился, с шоколадными дамочками накувыркался. Приехал, дело закрыл и молчком сверлит дырочку для ордена. А выставляться? А курортные истории? А коллеги? Забыл про нас? Когда тебя ждать? У нас тут к тебе темка есть интересная. Серьезная. Фигурант непростой национальности. Тебе будет в жилу. Ну, разумеется. Да–да, жидкая валюта, как положено. Ага. Понял. Часа в два, после прыжков, — Виктор положил трубку и с усмешкой посмотрел на напарника: — Вот так вот! А ты — рано, рано.

— Когда его на все хватает? — пробормотал Никита.

Вошедший выглядел дерзко. Весь. От носков дорогих туфель на ногах до коротко стриженой макушки. На покрытом ссадинами и синяками лице застыла брезгливая усмешка. В глазах светилась уверенность несломленного человека. Похоже, он воспринимал происходящее как испытание судьбы, которое ему необходимо пройти с честью, и был к этому полностью готов.

Стильный костюм темно–синего цвета был уже изрядно помят и испачкан. Белая рубашка вся в грязных разводах. Галстука, брючного ремня и шнурков в ботинках не просматривалось, что не оставляло повода для сомнений о последнем месте его пребывания. Он потер руками в наручниках щетину на подбородке:

— Не примите мою небритость как дань последней моде или элементарную бестактность. Просто в СИЗО почему‑то мне не дают бриться, — почти весело заявил он с порога.

Тихон в ответ не издал ни звука. Только кивнул сопровождающему Захара на наручники. Тот вопросительно поднял бровь, хотел что‑то сказать об опасности такого шага, но, вспомнив, кто будет вести допрос, молча снял браслеты и незамедлительно ретировался.

— А неплохо вы тут поживаете, — подследственный оглядел кабинет, — не то, что ментовские… И мебелишка стильная, модерновая. Импортная, небось? Обойки фирмовые, компьютер с плоским мониторчиком, телефончик японский… И…

Его взгляд упал на шуршащее покрытие пола. Захар замолчал и начал с интересом его осматривать. Поверх ковролина, прибитого под плинтус, была постелена по всей площади пола толстая строительная пленка. Целлофан неприятно потрескивал под ногами.

Захар недоуменно пожал плечами, потер запястья и без приглашения сел на стул напротив Тихона. Их разделял стол. Захар продолжал улыбаться, фиксируя цепким взглядом все детали кабинета.

Кроме странного покрытия пола, в глаза бросались выбоины в стене. Как будто кто‑то в припадке бешенства колотил в нее чем‑то острым и металлическим. Дырочки были маленькими, круглыми и глубокими. Они располагались на стене как раз за спиной допрашиваемого.

Что‑то было не так и со столом. Через мгновение Захар понял — полированная поверхность была абсолютна пуста. Ни листа бумаги, ни бланка, ни блокнота, ни ручки, ни карандаша, ни барсетки, ни пачки сигарет, ни зажигалки, ни часов, ни пепельницы, ни календаря, ни подставки — ничего.

Да и с типом этим что‑то не то. Еще и слова не проронил. Сидит, молча разглядывает. Причем совсем не так, как обычные следаки, которые ловят взгляд, гипнотизируют, устрашающе вращают зрачками.