Илья Рясной - Цеховики

— Начальник, ну я же ничего не знаю. Я честно говорю — не хотели мы гражданина следователя обижать. Если бы я знал, за сто километров его бы обошел. Ну, извините. Свою цену назовите…

— А, ты еще и статью о даче взятки хочешь…

— Не хочу в тюрьму! Мама на кого останется?.. У меня больше никого нет… Ну, простите…

— Продолжаем игру. Еще минута. И еще два вопроса. Вопрос номер один: вспомни, как вы следователя на краденом «жигуле» хотели переехать.

— Что? На каком «жигуле»? Вы чего, начальники? Как переехать?

— Не помнишь?

Пашка поднялся и вышел из кабинета. Через минуту он вернулся с местным оперативником и тонкой папкой. Из папки он вытащил фотографию четкого отпечатка пальца и обратился к оперативнику:

— Толя, ты у нас эксперт. Посмотри пальчики.

— Дай руку, — прорычал оперативник. Друзь послушно протянул квадратную лапу.

— Та-ак, — задумчиво протянул оперативник, просматривая через лупу пальцы. — Вот он. Точно. Указательный палец. Петлевой узор. Смотрите, вот этот и этот элемент совпадают… Заключение могу дать только завтра… Но предварительно могу сказать — его палец.

— Точно? — недоверчиво спросил Пашка.

— Двести пятьдесят процентов. Вот этот палец, — оперативник взял Друзя за указательный палец, сжал и довольно болезненно тряхнул.

— Вы чего это? — чуть слышно произнес Друзь.

— А ничего. Не надо в краденой машине было за ручки хвататься, — хмыкнул Пашка. — Думал, не наследишь… В общем, по ходу дела получается, что ты профессиональный убийца и сделал вторую попытку замочить следователя прокуратуры…

— Что? Нет!

— Следы рук. Доказательство стопроцентное для суда. Тебе хватит…

— Начальники, вы чего? Какое убийство? Угнал я ту тачку… Угнал — и все. Плохо вожу и чуть было не сшиб кого-то. Случайно.

— А, тогда понятно… Вопрос номер два: каким денежным тузам вы с Кротом прислуживали? И через кого указания получили? Еще минута на размышление.

Взгляд у Друзя потух, из тела будто выдули воздух, он устало понурил плечи.

— Не хочу в тюрьму, — всхлипнул он. — Вы бы знали, как там хреново. Конвой. Пайка. Все строем. Хреново…

— Тогда говори.

— Не буду я ничего говорить, — безжизненным голосом произнес Знаток. — Тут такие завязки — меня сразу на перья поставят. Вам хорошо в теплом кабинете. А мне на этапах и в камерах на нож садиться.

— Если узнают, что ты что-то сказал.

— Они все узнают. И по всем зонам и этапам сразу прогон пройдет. Что-нибудь такое: «В хороших хатах такому, как Знаток, места нет. Если с хаты его не выкинут, заморозить, отписать, кто скурвился, и хребет сломать на разборе». Это значит, в камере мне каюк.

— А что мне помешает тебя подставить и такой же прогон устроить?

— Если дело мое правое — перед ворами оправдаюсь. А если не оправдаюсь — и там вилы, и там. Хоть честным арестантом в могилу сойду…

— А давай. Сходи…

— У, бля-а, — опять взвыл Знаток и стал растирать по щекам слезы. — У, бля-а!

— Может, все-таки поговорим?

— Нет, бля-а!

— Как хочешь, покойничек.

— Бля-а! — Вой становился все громче. Вой этот несся и из коридора, когда по нему уводили трясущегося Друзя.

— Ничего он не скажет, — произнес я.

— Поработать с ним несколько дней, может, и выдавили бы что, — махнул рукой Пашка. — А может, и нет. Тип похлеще Крота. Посмотри на него. Готов на брюхе ползать, взятки предлагает, весь такой раздавленный, пустым мешком пришибленный… С таким хуже всего встретиться на узкой дорожке. При возможности он тебя на куски изрежет, живьем поджарит. Ради удовольствия. А потом на суде будет слезы лить, кричать о тяжелом детстве, что больше не повторится и станет честным членом общества, если только высокоуважаемые граждане судьи пойдут ему навстречу. Но при первой возможности примется за старое…

— Воров он боится гораздо больше, чем нас.

— Правильно. Потому что из их породы. Они для него свои. Он их привычки знает. И действительно сгинуть готов, на коленях перед нами стоять, гундосить что-то, но ни жестом, ни словом не поможет следствию.

— Ученый.

— Даже чересчур.

— Хоть повинную с угоном написал — и за то спасибо.

— Да, — кивнул Пашка, скомкал фотку с отпечатком чьего-то пальца и бросил ее в урну…

Небо уже начало светлеть, скоро восход солнца. Нам оставалось переговорить с Корнейчуком, тем самым богатырем, который так хотел приголубить меня кастетом.

Здоровенный, накачанный под Шварценеггера, с рельефными широчайшими мышцами, бицепсами, с мощной шеей, он вполне сгодился бы для роли какого-нибудь киборга-убийцы. Лицо у него было смазливое, длинные каштановые волосы падали на плечи. Несмотря на то, что на дворе двадцатый век и человечество далеко ушло от пещер, все равно физическое преимущество над окружающими — большое дело. Имея такую мышцу, можно быть самоуверенным, нахальным и плевать на всех с высокой колокольни. Тебя будут сторониться и обходить, перед тобой будут заискивать хилые образцы человеческой породы. И девки будут ходить гурьбой. Чего не радоваться жизни, имея бицепс сорок пять сантиметров? Окружающий люд для тебя не больше, чем насекомые, которых порой не грех и придавить. И с которыми вовсе не обязательно считаться. Эй, что там за очкарики, интеллигенты, доходяги путаются под ногами? Брысь, я иду. Здоровый, крутой, с кувалдометром вместо руки, питекантроп двадцатого века. Кто сказал, что в современных городах не ценится физическая мощь? Расступись, подвинься…

Сегодня произошло событие. «Питекантроп» получил в ответ каменной дубинкой. Форму его раздувшегося от удара уха красиво подчеркивал аккуратно прилепленный врачом пластырь. Расстегнутая до пояса рубаха открывала перебинтованное туловище — похоже, ребро я ему все-таки сломал, ударив штакетиной. Корнейчук молчал, иногда морщась, когда неосторожный вздох отзывался резкой болью в боку.

— Чего надулся? — миролюбиво осведомился Пашка.

Нет ответа.

— Загрустил, смотрю, Кондратий, затосковал.

Нет ответа.

— В молчанку будем играть?

— Я имею право не отвечать на вопросы, — вызывающе воскликнул Корнейчук.

— Правильно, — сказал я. — И имеешь право молча получить лет эдак десять-двенадцать.

Корнейчук стиснул зубы, а потом произнес:

— Да иди ты к такой-то матери, доходяга.

— Смотри, Терентий, — хмыкнул Пашка. — Крутой мужик нам попался. Решил показать, кто тут хозяин… Зря, сынок. Зря. Если бы Крот такое сказал, я бы ему поверил. Он в тюрьме как дома. А ты… Думаешь, здоровый?

— Не слабый.

— Твоя мышца никого не волнует. В камеру к голубым спрячу, их там пятнадцать человек, включая мастера-тяжеловеса по боксу. И намекнем, что и оперчасть, и воры не против, чтобы тобой слегка попользовались. Им там скучно. Они новых людей любят. Сильно любят. Знаешь, ворам совсем не нравится, когда на сотрудников милиции и прокуратуры покушаются. Ведь это только в блатных песнях доблестью считается мента запороть. По практике знают, что это дорого обходится… Чего уставился? Не веришь в такой расклад? Давай проверим. А через день я узнаю, как оно тебе показалось — может, понравится «петухом» быть. Корнейчук зло посмотрел на нас.