Илья Рясной - Дурдом

Приятно попасть в лапы к бандитам-гуманистам, последователям доктора Швейцера, Махатмы Ганди и матери Терезы. Окажись я в гостях, к примеру, у того же Миклухо-Маклая — гуляла бы уже по моим косточкам бейсбольная бита. И уже готовился бы бак с кислотой или с негашеной известью, дабы неэстетичный вид моих останков не смущал бы население и правоохранительные органы. Но то необразованный Миклухо-Маклай и ему подобные социально опущенные субъекты.

Здесь же — интеллектуальная элита. В обхождении — сама вежливость и предупредительность. Вот только держат меня на цепи, как пушкинского ученого кота, — Но я не в обиде. Любой гуманизм имеет пределы.

— Причинять вам физические страдания, применять насилие — у нас и в мыслях такого нет и быть не может, — продолжал профессор излагать свое жизненное кредо.

— А что есть? — спросил я.

— Попытаться вас убедить. Узнав все, вы встанете на нашу сторону.

— А если не встану?

— Какие могут быть «если»? — удивился профессор, будто я действительно сморозил какую-то глупость. — Конечно, встанете. Или я не психиатр, а слесарь-сантехник низшего разряда… И никакого насилия. Поверьте, с нами сотрудничают только люди, согласные с нами. Сотрудничают, кстати, из идейных соображений. Мне эти бандиты нравились все больше. Надо же, «из идейных соображений» им помогли награбить несколько центнеров золота. Что же у них за идеи такие? — Думаю, Георгию Викторовичу необходимо объяснить все в деталях, чтобы он сумел ясно представить себе ситуацию во всей ее полноте.

— Кто это сказал? Неужели Марсель? Это была самая Длинная фраза, которую я слышал от голубоглазого зомби. Представить себе не мог, что он за раз способен произнести столько слов. Притом свободно и правильно, без гыканий, эканий, слов паразитов и неверных ударений.

— Дормидон Тихонович, вы не могли бы нас оставить на несколько минут? — мягко произнес Марсель, но в его голосе были повелительные интонации человека, который умел и имел право приказывать.

— Да, пожалуйста, — к моему удивлению, профессор моментально поднялся и послушно вышел из помещения.

— Все обстоит несколько иначе, чем вы думаете, —

Марсель подкатил кресло на колесиках поближе ко мне, остановившись на таком расстоянии, чтобы я не смог до него дотянуться. — Вы считаете Дормидонта Тихоновича эдаким гением преступного мира, профессором Мориарти от психиатрии. Конечно, он человек выдающихся способностей, достойный самого глубокого уважения. Но не он первая скрипка в этом оркестре.

— А кто же?

— Профессор Мориарти — это я.

Век живи, век учись, дураком помрешь. Это не я сказал, а народ. Я лишь в очередной раз убедился в справедливости такой постановки вопроса. Так всегда и бывает: строишь версии, прорабатываешь варианты, перед глазами стоит целый питомник призраков собак, которых ты съел на подобных делах.

А когда докапываешься окончательно до истины, выясняется, что дом ты строил вверх тормашками. Сейчас тот же случай. Голубоглазая обезьяна на поверку оказалась не только говорящей, но и руководящей — точно со знаменитого плаката сошла, где шимпанзе в смокинге держит телефонную трубку, а внизу подпись «босс всегда прав». Итак, меня можно поздравить с конфузом. Оказывается, профессор Дульсинский в этой компании на посылках. А «всегда правым боссом» служит Марсель. Вот и верь после этого людям.

Марсель устроился поудобнее в кресле, и начался первый этап моей обработки — не самый важный, но без которого не обойтись. Речь голубоглазого текла плавно. Ему лекции студентам читать. Впрочем, не думаю, что у него недостаток в благодарных слушателях.

— Вы наверняка слышали от профессора Дульсинского, что главной своей задачей он считает возвращение душевнобольных в социум.

Я кивнул. Слышал. И не раз. Что с того, спрашивается?

— Я переосмыслил эту идею. А почему нельзя социум приспособить к душевнобольным?

— Недурственно, — хмыкнул я.

— Одна из главных проблем психиатрии — разница между нормой и патологией. Грань, которая отделяет обычную экстравагантность от болезни. Если максимально упростить, то норма — это состояние умов большинства. Патология — меньшинства. То есть фактически столь тонкий вопрос решается референдумом.

— Любопытно, — вставил я с умным видом. Мне действительно было любопытно. А вдруг голубоглазый сейчас расщедрится и выложит смысл шарады, которую мы так до конца и не разгадали ?

— Вам не приходило в голову, что в последнее время это большинство сильно редеет, а меньшинство стремительно растет.

Приходило, подумалось мне. У голубоглазого в голове точно патология. Но излагает хорошо — со вкусом и толком.

— И однажды, — продолжил Марсель, — перевесит Другая чаша весов. Норма станет патологией, а патология нормой.

— Бредятина зеленая! — воскликнул я искренне.

— Узость мышления — не великое достоинство… Ведь фактически нечто подобное уже происходит. Общественное сознание далеко шагнуло за границу нормы.

Он встал, подошел к стеклянному столику, взял с него пульт дистанционного управления и включил телевизор.

— Вот они, иллюстрации моих слов. Миловидная дикторша на первом канале тараторила:

— Вновь депутаты областного собрания подняли вопрос о проведенной недавно приватизации водопровода в городе Гадинске. Малое предприятие «Ватерклозет» якобы использует сооружения сети не по назначению.

— Это норма? — спросил голубоглазый.

— Новости конверсии, — продолжала заливаться соловьем дикторша. — Отныне на несение боевого дежурства эскадренный миноносец «Витязь» будет выходить с иностранными туристами, интересующимися военной техникой и традициями русского военно-морского флота. Это позволит решить вопросы с закупкой топлива и выплатой заработной платы офицерскому составу…

— Это тоже норма? Посмотрите, что творится с обществом. Психические патологии — состояние не только отдельных людей. Ими охвачены целые государственные структуры. И общественные слои. Начните с высших коридоров власти и закончите последним совхозом — и вы найдете любой диагноз.

Он переключил программу. По российскому каналу политический обозреватель что-то уныло вещал о безысходно-мрачном российском прошлом, настоящем и будущем, о необходимости ломки всего и вся, в том числе безнадежно-рабского менталитета, «изначально отмеченного парадигмой несвободы».

— Пожалуйста, брюзжащая депрессия, — взмахнул, как фокусник, рукой Марсель. — И говорит не он. Его устами говорит общество.

По сорок пятому каналу какой-то очень крупный чиновник косноязычно молол какую-то чушь о стабилизации и дестабилизации, о чьих-то подлостях и происках.