Илья Рясной - Ночь длинных ножей

— Начальник КМ Временного отдела Нижнетречного района, — представлялся Алейников на каждом блокпосту. И гибэдэдэшник, сидящий в вагончике, тщательно записывал его данные, номер удостоверения и номера машин в журнал.

Преодолен последний блокпост перед Гудермесом. И вот взору открывается сам город. На въезде несколько пятиэтажек выселены, в их стенах уродливо зияют пробоины от снарядов. Одно здание вообще срыто до основания — в девяносто шестом здесь стояли омоновцы, а в девяносто девятом в развалинах прятались боевики.

Во время ввода федеральных сил из Гудермеса бандитов изгнали местные жители, поэтому пострадало только несколько зданий на окраине.

Два поворота, потом узкий переулочек, и машины въехали во двор УВД по Чеченской Республике.

Алейников потолкался несколько минут в Управлении, перездоровался со всеми знакомыми. Нашел своего приятеля Кузьмича — «Спутника-2», начальника криминальной милиции.

— Сейчас будет раздача слонов, — проинформировал Кузьмин. — Галкин с утра не в духе.

— Это его личные проблемы, — сказал Алейников.

— Начнет собак спускать — главное, не возражай. Хуже сбудет. Пошли. Пора…

Совещание проходило в просторном кабинете начальника УВД. За столом сидел замминистра генерал-полковник Галкин, на нем был пятнистый камуфляж с золотой звездочкой Героя России. Взгляд у генерал-полковника был, как обычно, тяжелый и недобрый.

— Ну, кто доложит насчет американца? — спросил он. Начальник УВД кивнул на Алейникова. Тот встал и начал четко докладывать:

— Товарищ генерал, подполковник Алейников, начальник КМ Нижнетеречного Временного отдела…

— Генерал? — мрачно посмотрел на него замминистра. — Генералов до хрена. А замминистров — раз два и обчелся. Понятно?

— Товарищ замминистра…

— Ладно… Лицо знакомое. Где виделись?

— В Грозном во вторую войну. Я был заместителем командира СОБРа.

Взгляд у замминистра потеплел.

Это было после взятия Грозного. Замминистра приехал на смотр вновь созданного Заводского ВОВД. Весь личный состав выстроился выглаженный, вычищенный, по форме. А подопечные Алейникова напоминали банду Махно — кто в кроссовках, кто в чем, у всех морды нахальные. Галкин остановился перед ними и с угрозой поинтересовался:

— А это что за шайка?

— СОБР, — доложил начальник временного отдела. — Два раза Грозный брали.

— А… Молодцы, ребята.

Странно. Не так много времени прошло, но это уже история. Первый штурм Грозного — девяносто пятый… Второй штурм Грозного — девяносто девятый… Треск пулеметов. Искорки рикошета рядом с головой и рывок в сторону, когда чувствуешь, что прямо в тебя смотрит через оптику снайпер. Тяжелый рокот крупнокалиберного пулемета с БТР. И ощущение, что ты на веки вечные низринут в этот ад… История во времена перемен пишется быстро.

Замминистра кивнул Алейникову:

— Давай излагай.

Алейников в нескольких словах, с предельной лаконичностью и ясностью расписал ситуацию с заложником.

— Что думаешь? — спросил замминистра.

— Волка отпускать жалко…

— Это верно, — кивнул генерал. — Лучше бы его при задержании застрелили.

— Жалко отпускать… Но я понимаю, что все равно отпустят. Высшие соображения, — криво усмехнулся Алейников.

— Правильно понимаешь. Будем обмениваться. Мероприятие будете проводить с представителем ГУБОПа, — замминистра кивнул на здоровяка с полковничьими погонами, сидевшего в углу и записывавшего что-то в блокнот.

Алейников кивнул, — Будем менять, — продолжил Галкин. — Вот только получим разрешение прокуратуры… Решим с ними в течение нескольких суток.

— Только бы до того времени с американцем чего не сделали, — заволновался полковник из ГУБОПа.

— Не сделают, — махнул рукой Алейников. — Им нужен Волк. А кому-то нужен американец. Обмен состоится.

Когда совещание закончилось, Кузьмич спросил:

— Сейчас обратно? Или переночуешь у меня? Я квартиру рядом с управлением снимаю. Горячей воды нет, но так — все удобства.

— Нет, спасибо. Я в Таргун.

— По боевику своему?

— Да. Заброшу его, оставлю там. Переночую. И обратно. Если бы Алейников знал, что его ждет. И хотя знать он этого не мог, что-то кольнуло в глубине души. Возникло мимолетное чувство близкой опасности, но он загнал его подальше.

— Ну тогда с богом, — хлопнул его по плечу Кузьмич.

— Спасибо…

Джамбулатов был то ли на положении пленного, то ли гостя. Автомат ему не вернули, но и гранату не забрали. Он все время был под надзором не менее двух бойцов. И это пристальное внимание не столько причиняло неудобства, сколько раздражало.

На базе постоянно находилось помимо Синякина еще человек пять-шесть боевиков. Из них раньше он встречал рябого по имени Хожбауди, который относился к нему настороженно, зло, и невооруженным взглядом видно было, что рябой мечтал, как когда-нибудь ненавистного мента отдадут ему на расправу. И где-то Руслан видел худющего, с дегенеративным лицом паренька по имени Ибрагим, звали его все Ибрагимка. Но где — припомнить никак не мог. Что-то было связано с ним крайне неприятное. Взгляд у Ибрагимки был мутный, ничего не выражающий, но время от времени он фокусировался и будто из глубины души проглядывала тупая злоба. Он казался Джамбулатову куда более опасным, чем тот же рябой или остальные боевики.

— Сам откуда? — спросил как-то у Ибрагима Джамбулатов.

— Из Чечен-аула.

— Чего сюда занесло?

— Воюю.

— За что воюешь-то?

— За веру, — отчеканил Ибрагимка, и из мути его глаз блеснула на миг искренняя ненависть, направленная на Джамбулатова.

— И давно воюешь?

— В Грозном воевал. Фугас рвал… Солдат убивал… Абу меня ценит! — Ибрагимка выпятил грудь.

— Молодец.

Синякин время от времени выезжал куда-то по делам на «Ниве» или на «КамАЗе», но никогда не отсутствовал больше суток. Дел, похоже, у него было немало, но открыто светиться в подконтрольных федеральным силам населенных пунктах он боялся. Слишком по многим статьям Уголовного кодекса его разыскивали. Самый гуманный суд с закрытыми глазами отвесил бы ему минимум двадцать лет, и он это хорошо знал и осторожничал. Свое убежище он считал вполне безопасным.

В свои тридцать шесть лет Синякин освоил не одну статью Уголовного кодекса. Первая судимость — условно, еще при Советах, — за хулиганство. Он был хулиганским авторитетом в станице, и путь его был определен — трактористом в зерносовхоз, но началась большая буча. Чечня объявила свою независимость. И пошли лихие дела.

Начинал он с того, что со станичниками грабил поезда, идущие из России транзитом через Чечню. Эта забава приобрела общенациональный характер. Жрать особо в станице при Дудаеве было нечего, денег не водилось, и поезда, идущие мимо, все воспринимали как гуманитарную помощь свободной Ичкерии. За один только девяносто третий год в общей сложности на Грозненском направлении железной дороги разграбили более полутысячи поездов на пару миллионов долларов.