Сергей Донской - Туманный вирус

— Все просто, — сказал Белов. — Курбатов не убит, он скрывается. Бактериологическое оружие тоже припрятано в надежном месте. И пока мы тут с вами дискутируем…

Закончить мысль ему не удалось, Мухамбеков его нетерпеливо перебил, спросив сквозь зубы, стискивающие очередную сигарету:

— Что ты предлагаешь, лейтенант? Конкретно. Без ля-ля.

— Вы докладываете, что меня отправили в Москву, — сказал Белов. — Оставляете в моем распоряжении машину, ствол, волшебную визитку. Даете мне сутки…

— День, — быстро произнес министр МВД. — Ты не знаешь наших комитетчиков. Через час они тебя шпионом объявят, а меня за пособничество привлекут. Отмывайся потом.

Он наклонился, чтобы сплюнуть в урну.

— Хорошо, день, — согласился Белов. — И…

– Световой день, — произнес Мухамбеков с нажимом. — До наступления темноты.

Смотреть на него было неловко. То он храбрился и смотрел орлом, то начинал суетиться, отводя взгляд. Диктатура никого не пощадила, всех помаленьку приучила бояться хозяина. Сторожевые псы остались сторожевыми псами, но в глазах у них появилось затравленное выражение.

— Договорились, — сказал Белов. — Думаю, что уложусь.

— Ты не думай, ты укладывайся, — произнес Мухамбеков сварливо.

— Есть, товарищ генерал.

— И дай слово, что ночью твоего духу здесь не будет.

— Даю, — кивнул Белов, вставая. — Слово русского офицера. Но только в том случае, если вы сами не попросите меня задержаться.

— Тебя? Задержаться? С какой стати?

Мухамбеков недоверчиво скривился.

— Чтобы предложить отметить предотвращение самого крупного теракта в истории человечества, — усмехнулся Белов. — Глядишь, поляну захотите накрыть, Касим Нурмухамбекович.

— Я те накрою, шельмец! — очень по-русски прикрикнул Мухамбеков. — Убирайся с глаз моих, пока я не передумал. Обнаглел совсем! Поляну ему!

Белов испарился так стремительно, что министр МВД все еще недовольно бурчал, когда слушать его стало некому. А, сообразив, что остался один, неожиданно расплылся в улыбке и сказал совсем другим тоном:

— А что? И накрою поляну. Только бы ты не срезался, лейтенант. Обидно будет, ох, обидно.

Курбатов добрался до военного аэродрома незадолго до полудня, шатаясь от усталости. Обогнув поле так, чтобы его не заметили летчики, возящиеся с вертолетом, он первым делом наведался в мастерскую, где избавился от ошейника, который не то чтобы очень мешал, но раздражал.

— Мы не рабы, рабы не мы, — бормотал Курбатов, орудуя ножовкой и морщась всякий раз, когда задевал зубьями кожу.

Когда процедура была закончена, он со своей окровавленной шеей походил на чудом выжившую жертву вампира. Сходство усиливала смертельная бледность Курбатова. Лекарства кончились, а простуда продолжалась, набирая силу с каждым днем. Чтобы взбодриться, он пошарил рукой за верстаком, отыскал там початую бутылку водки и сделал несколько глотков.

Мастерская обслуживала три стареньких самолета «Ан-2», состоявших на учете при аэродроме. «Кукурузники» были давно списаны, но нелегально использовались для опыления близлежащих полей. До недавних пор самолетики служили источником небольшого, но постоянного дохода командира авиаполка. После вмешательства генерала авиации они вместе с мастерской перешли во владение Курбатова. Теперь генерал Омаров приказал долго жить, а Курбатов находился все еще на этой бренной земле и собирался использовать один из «анов» по назначению.

Только не для опыления, а для орошения .

Курбатов хрипло засмеялся своему ироническому комментарию. Водка успела разлиться по жилам, хмель ударил в голову, и он чувствовал себя очень даже неплохо.

Протерев водкой израненную шею, он стал готовиться к вылету, извлек из тайника заряженный пистолет, пару ампул пенициллина и противогаз. Контейнеры из-под «Крови Сатаны» были давно опорожнены и закопаны за мастерской, так что напрасно генералы мечтали заполучить их. Курбатов был не такой дурак, чтобы сидеть до ответственного момента со сложенными руками.

Бак для химикатов емкостью 1400 литров, установленный в центре корпуса самолета, был наполнен не обычными химикатами или гранулированными удобрениями. Туда через штуцер была закачана обычная водопроводная вода, заблаговременно разбавленная жидкостью из похищенных фляг. Заправлял бак сам Курбатов, облаченный в один из тех защитных костюмов, которые имеются во всех армиях мира на случай химической или бактериологической атаки.

«Такой случай представился, — подумал Курбатов, проверяя противогаз. — Бактериологическую атаку можно считать состоявшейся».

При включении дозирующего насоса, действующего от ветряка, смертоносная смесь должна была выливаться в горизонтальную трубку, прикрепленную под нижним крылом и снабженную многочисленными насадками. Полоса рассеивания до тридцати метров со скоростью 18 литров в секунду. Таким образом, бак опустеет через минуту с небольшим, а потом начнет пустеть… город внизу.

— Под крылом самолета о чем-то поет… — тихонько затянул Курбатов и осекся.

Песню любил напевать отец, которого казахи повесили на столбе, перебросив аркан через перекладину. Когда Стасика и его мать увозили, он так и висел там, покачиваясь на ветру в растянутых спортивных штанах и одной кроссовке.

Прихватив противогаз, Курбатов вышел из мастерской и направился к «своему» «Ан-2», помеченному черным зигзагом вдоль двенадцатиметрового корпуса. Зигзаг получился случайно, но сейчас это казалось символичным.

— Черная молния, — пробормотал Курбатов, смутно припоминая то ли Зевса, то ли библейского Саваофа, поражающего грешников именно молниями и громами в придачу. — Причем оттуда, сверху, — добавил он и посмотрел в небо.

Оно слегка кружилось и покачивалось. Это было приятное состояние. Курбатову нравилось ощущать себя богом.

Обойдя самолет, он натянул противогаз, вскарабкался на нижнее крыло, а оттуда перебрался в просторную кабину, где включил двигатель. Пока трехметровый винт набирал обороты, Курбатов проверил показания приборов и убедился, что все в порядке.

— Поехали, — сказал он, выруливая на трехсотметровую взлетную полосу.

Словечко и интонация были гагаринские, но голос, пропущенный сквозь резину, прозвучал глухо и дико.

Приноравливая дыхание к возможностям противогаза, Курбатов разогнал двигатель, чтобы заключенная внутри тысяча «лошадок» сумела оторвать пятитонный биплан от земли. Затем, доведя скорость до двухсот километров в час, он поднялся на километровую высоту и начал разворот, приноравливаясь к самолету. До этого Курбатов совершил всего два тренировочных полета, так что чувствовал себя не слишком уверенно. Ничего, сказал он себе, два-три круга над полем, и можно поворачивать на Астану.