Дмитрий Красько - Исчезнувший

Мне было досадно. От того, что, получив относительную свободу, не воспользовался этим в полной мере и не получил свободу окончательную. А еще от того, что в моем состоянии нечего было даже мечтать развернуть фортуну к себе передом. Руки все еще плохо сгибались, так и не успев восстановиться после долгого висения, а остальное тело не отогрелось и теперь скрипело при каждом движении. С таким багажом нечего было даже пытаться прыгать на коротышку с целью навязать борьбу. Или, например, бросать в него какой-нибудь дрянью с пола. Все равно он успеет расстрелять меня даже прежде, чем я начну действовать.

— Ну, сука, — медленно проговорил между тем коротышка. — Ты ловкий. Только, сука, не на того попер. Меня, сука, голыми руками не возьмешь. На мне восемь мокряков висит, понял? И мне человека прижмурить — как два пальца обоссать! Вали к стене, бизон! Я тебя сейчас мочить буду.

Деловой человек. Внятно произносит и четко формулирует приказы. И я не сомневался, что он меня действительно пристрелит. А если так, то какая разница, где это произойдет?

— Мочи здесь, — предложил я. — Мне шевелиться в лом. Кости не сгибаются.

— К стене, я сказал! Я с тобой про Ленивого пообщаться хочу. Сдается, он нам точняком туфту впарил. А ты правду сказал. Мне это не нравится.

Я пожал плечами и поковылял к стене. Пока буду разговаривать — буду жить. А если буду жить, значит, будет жить и надежда. Ведь одно чудо, в виде матрешки, нынешней ночью уже имело место. Кто сказал, что на этом лимит исчерпан?

Коротышка занял мое место напротив дверного проема, все так же держа меня под прицелом. Осторожный, сволочь. Такого врасплох не застанешь, даже когда он в туалете с запором бороться будет.

Я смотрел на него безучастным взглядом. Все равно от меня ничего не зависело. Если чуду суждено свершиться, то оно придет извне. Вот, хотя бы, в виде давешней матрешки, которая нарисовалась в прямоугольнике двери, сжимая в руке пустую бутылку.

— Ну, спрашивай, чего хотел, — сказал я, отвлекая его внимание на себя.

— Ты мне… — начал было он, но закончить не успел, пав второй жертвой нестандартной стеклотары.

— Слава истребителям алкогольных напитков, — устало констатировал я, когда тощее тело рухнуло к ногам бомжихи.

— А я подумала — если у тебя получилось бутылкой человека убить, то я ведь тоже смогу, — хрипло объяснила она.

— Ты себе не льсти, — я подковылял к ней и подобрал с пола пистолет коротышки. — Ты его не убила. И я длинного тоже не убил. Бутылкой вообще не так просто убить.

— Ну что? — возбужденно спросила она. — Трахаться когда будем?

— Ты чего такая озабоченная? — удивился я. — Мужика давно не было?

— Очень, — кивнула матрешка.

— Я тебе, конечно, сочувствую, только если эти два дебила придут в себя, пока мы твою похоть удовлетворять будем, тебе секса больше никогда-никогда не захочется. Мертвые не трахаются.

— И что делать?

— Даже затрудняюсь что-нибудь ответить. Разве, связать их чем-нибудь? Хотя бы той веревкой, которой я к трубе прикручен был? Тащи сюда ящик.

— Сам тащи.

— Ты трахаться хочешь?

Матрешка послушно потрюхала за ящиком. О, благословенный инстинкт продолжения рода! Или хотя бы сам процесс.

Загонять ее на ящик я не стал. Во-первых, был повыше, а, во-вторых, полагал, что мои пальцы, даже в нынешнем плачевном состоянии, будут половчее бомжихиных, страдающих от хронического похмельного мандража.

Труба, на которой я висел, оказалась достаточно тонкой. Даже удивительно, что она выдержала мои восемьдесят с большим лишком килограммов.

Но удивляться у меня времени не было. Выдержала — и выдержала. Значит, были на то причины. Мне труба была без надобности. Меня гипнотически влекло к веревке. Примерно с той же силой, как матрешку — ко мне.

Не без труда справившись с узлами, я спустился и как мог туго связал обоих ликвидаторов. Выпрямился и не без гордости оглядел дело рук своих.

— А теперь трахаться? — с надеждой спросила матрешка.

— Какая ты ненасытная! — я укоризненно покачал головой. — Все бы тебе трахаться да трахаться. Перерывы-то между трахом нужно делать?

Офигев от такого поворота, матрешка уставилась на меня вытаращенными глазами — чистый филин. А я жестом купца на рынке обвел лежащие тела щедрым взмахом руки:

— И, по совести, зачем тебе я? Меня били, меня пытали. Я умер и у меня сделалась импотенция. А вот — смотри какие мужчинки. Высший сорт, экспортное исполнение. К тому же, связанные. Сопротивляться не будут. А если будут — так еще интереснее. Берешь?

— Ты их мне оставляешь? — недоверчиво спросила она. Я кивнул. — Конечно, беру. А водка?

Наглая баба. Я бы даже сказал — беспредельщица. Я ей вместо себя одного целых двух трахалей оставляю, а она еще и водки требует.

Присев над телом длинного, я охлопал его карманы и вытащил пушку и аж два бумажника. Пушку я оставил себе, а один из бумажников протянул матрешке:

— Держи, ненасытная моя. Здесь не только на водку — даже на закуску хватит.

Второй бумажник изначально был моим — в нем даже документы на мое имя лежали, а потому я поместил его на полагающееся по закону место — во внутренний карман куртки. Матрешка же внимательно изучила содержимое второго лопатника и недовольно заявила:

— А чего это ты их обшариваешь? Если ты их мне оставляешь, то я должна обшаривать.

— С какого это праздника? — удивился я, перебазируясь ко второму пленнику. — Это ко мне гости пришли. В конце концов, то, что тебе нужно, останется при них, — я хлопнул коротышку ладошкой в район паха, и тот заметно вздрогнул. Значит, пришел в себя, а делает вид, что все еще в отрубе. Нехорошо. Я вынул из его кармана ключ от машины и посоветовал: — Ты глаза-то открой. Нам поговорить нужно. И не претворяйся тряпочкой, а то я тебя еще раз по яйцам стукну.

Угроза возымела действие. В чем я, впрочем, с самого начала не сомневался — ведь в мире так мало мужиков, которым плевать на свои яйца.

— Так что ты узнал от Ленивого? — спросил я, пялясь в открывшиеся глаза.

— Ничего, — прохрипел коротышка. — Он мне ту же песню спел. Только у него глазки бегали, поэтому я ему уже не верю. Выберусь отсюда — он мне все выложит. Паяльник в очко засовывать не зря придумали.

Я поперхнулся. Радикальный товарищ, ничего не скажешь. Бедный, бедный Ленивый. Впрочем — чего я так распереживался? По всему выходило, что я до него первым доберусь. Вытяну нужную информацию — и пусть коротышка развлекается с ним, как хочет. Хоть паяльником, хоть, натурально, лампой Аладдина. Мне будет уже все равно. Но слегка урезонить тело у моих ног все же не мешало.

— Если выберешься. Если тебя вот эта баба не затрахает в бычью шкурку.

Он посмотрел на матрешку и тоже поперхнулся. Один-один.