Дмитрий Красько - Исчезнувший

Долго ждать не пришлось. Левая створка распахнулась, и передо мной предстала медсестра Лена. Несколько часов, прошедшие с момента взрыва, пошли ей на пользу — с лица сошло отрешенное выражение, и вдруг оказалось, что Лена очень даже ничего.

— Я пришел, — скромно сообщил я.

— Я вижу, — скромно согласилась она. — А у нас как раз процедуры закончились. Проходите.

Значит, не выгонят, — резюмировал я и, шагнув вперед, остановился на пороге напротив нее. В узком проходе это выглядело очень эротично — грудь к груди, причем, сознаюсь, два ее холма выглядели куда привлекательнее моей относительной равнины. Повыше халата все стало нежно-розовым от смущения. Мне это понравилось, но я не для этого останавливался. Я просто хотел уточнить одну деталь, которая вдруг показалась мне существенной:

— Леночка, а доктора уже ушли баиньки?

— Ушли, — кивнула она. — Вы проходите.

И я прошел. Но недалеко. Потому что, как-никак, был здесь не совсем местным, хотя и успел пережить не самый банальный эпизод своей жизни.

Леночка повозилась с запором и пошла вперед, тропя дорогу. Через десять метров мы свернули в боковое ответвление, и я увидел свет, льющийся в приоткрытую дверь. И услышал голоса. Судя по всему, наш путь лежал именно туда.

— Вы же сказали, что доктора уже ушли, — упрекнул я.

Леночка остановилась и обернулась. У меня что-то случилось с тормозами, и я врезался в нее — грудь в грудь. Второй раз за несколько минут. Но уже вплотную. Если дело и дальше так пойдет, страшно подумать, что будет к утру.

— Доктора ушли, — сказала она, еще раз мило покраснев. Никогда не думал, что это заразно, но тут почувствовал, что и мои щеки накалились. И вряд ли с мороза. Кажется, я тоже покраснел. Хотя и не так мило, как она. — Это дежурные. Да вы не бойтесь. Или вдруг застеснялись?

— Я?! Ни в коем случае. Я не трус! Я просто осторожный.

— Они не злые, не покусают, — и она, снова развернувшись, направилась к приоткрытой двери.

— Знаю, что не покусают, — пробормотал я ей вслед. — Не психушка же, натурально. Только береженного бог бережет.

В комнате, которая оказалась сестринской, пребывали трое. Две девицы в белых халатах — видимо, медсестры, и бородатый дядька в очках — очевидно, доктор. До нашего появления они пялились в телевизор, где шло какое-то шоу, и оживленно комментировали услышанное. Шоу было так себе, и комментарии на его фоне выглядели куда более умными. Хотя на самом деле до гениальности им тоже было далеко.

Смотреть такой бред ради интереса ни один здоровый человек не стал бы. И я догадался — люди в белых халатах просто убивали время. В ожидании, пока им подкинут какую-нибудь жертву, над которой можно будет профессионально поиздеваться. Например, отхерачить ногу. Ну, или на худой конец, аппендицит. Хотя, о чем это я? Тут же травматология. Тут аппендиксы не режут. Короче, неважно — медикам нечем было заняться, и по этой причине они разжижали себе мозги, пялясь в экран. Но, стоило нам появиться на пороге, все три пары глаз повернулись в сторону двери. Спорю — с немалым облегчением. Потом девицы, якобы стеснительно делая вид, что незнакомые самцы им неинтересны, снова уставились в ящик, а очкарик, как истинный вожак стада, завидевший потенциального соперника, продолжил таращиться на нас. Вернее, большей частью на меня. И я даже чувствовал, что под тяжестью его взгляда вот-вот упаду навзничь, не устояв на ногах. Поддерживало лишь чувство ответственности — все-таки, в руках держал литр водки и бутылку шампанского. Если упаду — разобью непременно. Жалко будет до слез.

— Вот, — сказала Лена, слегка смутившись. — Это тот самый парень, что сегодня под взрыв попал.

Очкарик схавал информацию и на Лену вообще перестал обращать внимание, целиком сосредоточившись на мне. Я понял, что это мой выход и, шагнув вперед, принялся выгружать на стол содержимое пакета:

— Пришел поблагодарить Лену за то, что она меня из под руин вытащила и искусственным дыханием к жизни вернула.

— Я ему искусственное дыхание не делала! — возразила она таким тоном, словно перед мужем оправдывалась. А вдруг и правда очкарик — ее муж?! Хотя, конечно, логики в таком предположении было мало, и доктор подтвердил это, заметив:

— Леночка, разве это важно, делал ты ему искусственное дыхание или нет? — При виде появляющегося из пакета богатства он вообще как мог быстро заныкал в глубины подсознания проявление своего «я» в образе вожака стаи и извлек оттуда философа. Линзы очков восторженно заблестели. По всему стало видать — пить явно не откажется. — Ты еще молодая. Ты ему еще сделаешь. И не только искусственное дыхание. Важно другое — человек пришел поблагодарить тебя за спасение жизни. Да будет тебе известно, что благодарность — величайшая добродетель человека. И всего человечества. — И он протянул мне руку: — Боря.

— Миша, — я ответил на рукопожатие и вернулся к прежнему занятию под комментарии бородатого Бори:

— Многие считают, что вылечить человека — раз плюнуть, особенно если ты этому шесть лет учился. Что это твоя святая обязанность, раз ты давал клятву Гиппократа. Да, мы лечим. Но я вас спрашиваю, люди — что приятнее? Лечить манекен в человеческом облике, который потом даже не вспомнит о тебе, или оказывать помощь существу благодарному, человеку понимающему, который при случае и в положение войдет, и добром отплатит? Верно я говорю, девочки?

— Вы всегда верно говорите, Борис Васильевич, — подтвердила одна из телезрительниц. — Вы же начальство.

— Подхалимка, — сказал очкарик. — Но, слава богу, откровенная подхалимка. Откровенность — это тоже добродетель, да. Знакомься, Миша — женская половина местного медицинского контингента. Клава и Маша. С Леной ты уже знаком. А я — мужская половина. Половины, конечно, неравные. Но я доктор, то есть командир. О, апельсины! Это, понятно, под шампанское. А, пельмени! Слушай, человек, а ты, случайно, не медик?

— И чтобы да, так нет, — сокрушенно сказал я. — Я случайно таксист.

— Таксист? — отчего-то удивился он. — Странно. А рассуждаешь, как медик, если берешь пельмени на закуску.

— Во мне на днях Пирогов помер, — признался я. — Сегодня поминки.

— Жаль, что помер, — Боря опечаленно вздохнул и вдруг встрепенулся и хлопнул в ладоши: — Девочки, а ну, кончай балаган! Ящик жил, ящик жив, ящик будет жить. А нет — так новый купим. А пьянки — редкость, о них заботиться надо. Клава, давай кастрюлю на плиту, пельмени варить будем. Я вас, милые мои, научу свободу любить. Или думаете, что раз Камаев дежурит, то уж и распускаться можно?

— Что вы, Борис Васильевич! — та же девица, что не сомневалась в непогрешимости его суждений, поднялась и пошла к плите. Видимо, это и была Клава. — Мы знаем, что когда вы дежурите, нам ни минуты покоя не будет!