Дмитрий Красько - За флажками

— А поехали. Чем черт не шутит. Может, и правда гости нагрянут. Тогда мне на руку будет, что весь хипеш на твоих ментовских глазах произойдет.

— Тоже верно, — похвалил меня Балабанов и, указав на такси, спросил: — Твой транспорт?

Я подивился его способности задавать глупые вопросы. Других таксомоторных механизмов в округе не наблюдалось.

— Мой, понятно.

— Тогда поехали?

И мы поехали. И весьма быстро приехали. На все, про все ушло четверть часа. Будь это днем, я бы по пробкам да заторам часа два, как минимум, потерял. Но была ночь. И, сокрытые этой ночью, мы вылезли из машины, которую я предусмотрительно запер, прошли через двор в подъезд, поднялись на мой этаж и, склонившись ко входной двери с двух сторон, прислушались.

Внутри было тихо. Относительно. В кухне стандартно колбасило холодильник «Океан». Он дребезжал, как престарелый барахольщик — кем он на самом деле и был — и подпрыгивал в высоту. Он у меня всегда такой аэробикой занимался. Я-то привык, а вот соседи, бывало, жаловались.

— Что это? — спросил Балабанов. Спросил явно для галочки, потому что со спортивными достижениями отечественных холодильников хорошо знакомы все отечественные граждане. Поэтому я и ответил — тоже для галочки:

— А это там страда уборочная в разгаре. Слышишь, как комбайны шумят да комбайнеры матерятся? В закрома молотят, натурально.

— Похоже, никого нет, — вздохнул Балабанов. Горько так вздохнул. Я не удивился — может, отличиться хотел, подвиг геройский совершить, на новую звездочку заработать. А тут такой крутой облом.

— Не переживай, — утешил я его. — Пьянка только началась. Может, еще припрутся.

— Войдем?

Нет, блин! Под дверью жить останемся! Костер разведем, комаров нажарим — не пропадем, в общем! У Балабанова в голове явно отсутствовал какой-то винтик-шпунтик.

Я отпер дверь и шагнул в темноту коридора. Щелкнул выключателем и почувствовал позвоночником какую-то твердую неприятность в районе левой почки. И голос Балабанова объяснил, что это была за неприятность — чтобы, значится, я в догадках не потерялся:

— Это пистолет, Мешковский. Конечно, не такой крутой, как тот, который ты нашел, не ТТ. Ну, так ведь и ты его не нашел, правда? Я к чему клоню? Мы покопаемся, пробьем его по базе, и все равно на тебя что-нибудь повесим. Посмертно.

— Ни хрена не понял, — честно признался я, на всякий случай сделав «хенде хох».

— Видишь, как все хорошо продумано! Даже ты, умный, как колобок, ничего не понял.

— Так ты не за наших? — допускаю, что мой голос звучал до невозможности глупо, но я себя именно так и ощущал.

— Нет, не за ваших, — Балабанов ткнул меня в спину посильнее. — Ты проходи, не стесняйся. В кухню проходи, я кушать хочу. Я вообще ни за чьих. Потому что мне моя рубашка дороже. Пистон пообещал заплатить за тебя пятнадцать штук зелеными. Глупо отказываться от такого подарка, правда?

— Хорош подарок!

— Пятнадцать штук за пару выстрелов? Конечно, подарок. Мне еще никогда столько не дарили.

— Запачкаться не боишься? — ехидно спросил я, имея в виду его любимый костюмчик, который — гадом буду! — специально заляпаю кровью. Пусть Балабанова от огорчения удар хватит.

Однако он неожиданно истолковал вопрос по-своему:

— Брось, Мешковский! Такие дела всегда лучше делать самому. Потому что на других надежды нет. Что, мне тебя в пресс-хату нужно было совать? А где гарантия, что тебя там кончат? Нет такой гарантии. Кому охота мокруху на себя брать? Так что я, Мешковский, все умнее сделал. Ты сейчас, небось, голову ломаешь, почему тебя отпустили, хотя ты чуть человека на тот свет не отправил. А ты ни в кого этой ночью не стрелял! Зато бандитов задержал и врагов себе нажил — мама, не горюй. Почти всех в плен взял. Только один сумел скрыться. А потом выследил тебя — и застрелил. Чуешь, на что намекаю-то? Пистолет-то у меня из тех самых. Сегодня ночью его изъяли. Только оформить не успели. Так что будешь ты, Мешковский, жертвой неизвестного бандита. А я гарантированно получу свои пятнадцать штук.

— А протоколы? — глуповато поинтересовался я, останавливаясь на пороге кухни. Куда двигаться дальше, не знал — на сей счет от Балабанова никаких инструкций не поступало. — Там же все написано. И как я в коротышку стрелял, и как всех поголовно в плен взял…

Почистил я протоколы. В них сейчас только то написано, что мне надо… Ты проходи, проходи, не стой на пороге… Ты, Мешковский, пойми одну вещь. Вот я сейчас покушаю твоей колбасы и убью тебя. И что изменится в этом мире? Да ничего. Ведь кто ты есть? Да никто. От тебя ничего не зависит. Ты — работяга, обычный негр, который вкалывает на плантациях. Один из миллиардов. Тебя не будет, а миллиарды останутся. Ты даже ничей не муж, у тебя и детей нет. Родители где-то, сам не знаешь, где. О тебе даже поплакать некому будет. Так что ты особо не расстраивайся. Я к чему разговор-то веду? Ты сам подумай — зачем ты живешь? Когда ты хорошенько над этим подумаешь, то согласишься, что я был прав, избавив тебя от твоей никчемной жизни. Где у тебя колбаса?

Охренеть. Последним вопросом он начисто смазал всю картину своего выступления. Я было уже хотел начать голосовать «за», но вопрос про колбасу отбил желание это делать.

— А в ведре, под раковиной, — сказал я.

— Ну ты и придурок, — сказал он, обрулил меня и прошел к холодильнику. Все-таки, у него была поразительная способность задавать глупые вопросы и, как оказалось, совершать глупые поступки. Вроде этого похода за колбасой. Однозначно, чего-то в его голове все-таки не хватало. Некомплект произвели на свет божий старики Балабановы.

На что он надеялся — не знаю. Реакцией, конечно, обладал отменной, в чем я смог убедиться, опуская стул на его недоразвитую голову. Он чуть было не ушел из-под удара, и даже развернуться успел наполовину, и даже пистолет в мою сторону направить успел. Но отсутствие третьего глаза на затылке его подвело. Ориентируясь только по шуму за спиной, Балабанов слегка запоздал. И стул раскроил ему череп.

Все получилось аккуратно и, на удивление, тихо. Треск ломающегося стула, глухой стук падающего на пол тела. И — все. Голову даю на отсечение, что соседи ничего не услышали. Предутренний сон крепок, а весь эпизод занял от силы пяток секунд.

Я тупо уставился на Балабанова, из головы которого вытекала кровь. В моей руке болталась спинка разбитого в дрова стула. В моей голове царил полный сумбур. Что делать со всем этим добром, я не представлял. Впрочем, одну вещь все-таки сделал — наклонился и пощупал яремную вену на его шее. И одернул руку. Никакой пульсации. Балабанов был мертв, как латынь.

А вот костюмчик остался цел и невредим. Если при падении слегка и помялся, то кровью не перепачкался. Покойного этот факт, несомненно, порадовал бы. Меня — не очень. Меня сейчас вообще ничего бы не порадовало. Даже миллион долларов в прикроватной тумбочке. Даже длинноногая блондинка верхом на горячем жеребце. Просто потому, что убивать ментов мне прежде не доводилось. А я догадывался, что это чревато самыми неприятными последствиями. Его коллеги будут рыть землю, как прокаженные, только бы достать меня. Потому что спустить одну ментовскую смерть — значит, создать прецедент. Значит, дать понять всем — менты тоже люди. Их тоже мочить можно. Сомневаюсь, чтобы они пошли на это.