Александр Бушков - Принцесса на алмазах. Белая гвардия-2

— Хорошо все рассмотрели?

— Да, — сказал Мазур. — У меня осталось впечатление, что те два типа, болтавшиеся у ворот — не садовники, а телохранители. Привык я распознавать этакую публику.

— Все правильно, — кивнул Мтанга. — Охраны у него человек десять — хотя не все они находятся там постоянно. Обычно и в доме, и в поездках его сопровождают трое-четверо.

— Кто там живет?

— Министр недр, — спокойно ответил Мтанга.

Ах, вот оно что, подумал Мазур. Вопреки официальной табели о рангах — самый влиятельный член правительства и самый богатый, поскольку сидит на всех без исключения полезных ископаемых, разумеется, исправно платил процент и Папе, и двум его предшественникам. Долгонько сидит, лет пятнадцать, какие бы реорганизации и кадровая чехарда ни сотрясали кабинет министров, главный над недрами остается на своем посту, в то время как стаж всех прочих нынешних министров — пять-шесть лет, не больше.

Частичное объяснение есть: он не одиночка, а, как здесь водится — член одной из семей — добрую половину таких семей составляют не родственники, а объединенная общим интересом группа влиятельных военных и штатских. Одиночки в министрах здесь как-то не попадаются, даже у министра культуры и просвещения, стоящего согласно тем же неписаным обычаям на самой нижней ступенечке (поскольку стоит на последнем месте в системе левых доходов), есть своя семья — ну, скорее, семейка. И все же… Должно быть что-то еще, пожалуй, чего Мазур пока не знает…

— И чем же этот домик примечателен? — спросил он.

Выдержав театральную паузу, Мтанга тихонько ответил:

— Тем, что там со дня покушения обретается Акинфиев. В качестве дорогого гостя.

Вот так сюрприз! Мазур с полминуты молчал от неожиданности. Потом спросил:

— Вы уверены?

— На сто процентов, — сказал Мтанга. — Никакой ошибки быть не может, слишком многие изучили его фотографии со всей скрупулезностью. Обосновался там, как ни в чем не бывало, дом, правда, практически не покидает, даже в сад не выходит, по распространенной среди обитателей особняка информации, месье занедужил и много времени проводит в отведенных ему покоях.

— Так, — сказал Мазур. — Отсюда автоматически вытекает, что у вас там есть свой информатор? Который может расхаживать по всему дому — в виде, скажем, лакея?

Мтанга не вилял и не крутил. Он сказал так непринужденно, словно речь шла о самых житейских вещах:

— Ну разумеется. Как же без информатора? Приглядывать нужно за всеми. Я вам скажу больше: таких информаторов разоблачить бывает труднее всего, и они могут продержаться очень долго. Потому что не стараются проникнуть тайком в кабинет хозяина, чтобы сфотографировать бумаги на столе и никому не задают лишних вопросов. Задача одна — смотреть и слушать в оба. Единственное, на чем его можно приловить — встречи со связным, но они законспирированы со всем тщанием.

— Подождите, — сказал Мазур. — Получается, что министр был замешан…

— Далеко не факт, — решительно мотнул головой Мтанга. — Есть, конечно, некая вероятность, что он и люди наподобие него как раз и стояли за убийством Папы. И отнюдь не потому, что работали на кого-то за границей. Видите ли, это весьма своеобразная публика. Они вполне могли решить, что Папа трясет с них слишком много, и с Натали во главе страны им будет легче управиться. При всем ее уме и твердом характере ей, все же, согласитесь, пока что во многом далеко до Папы. Я не стал бы безоговорочно отбрасывать эту версию: ни капли политики, чистейшей воды экономика, только и всего. Хватало прецедентов. Хотя… Ничего нельзя утверждать точно, мы с вами пока что в тупике, согласны?

— Согласен, — сказал Мазур. — Но, если строить версии… Сам он, допустим, не причастен, и то, что произошло — дело рук «Даймонд», которую стоит подозревать в первую очередь. Но ведь он не может не знать, как все было на самом деле.

Обязан знать. В силу своего положения. Подавляющее большинство населения скушало официальную версию — что Папа был убит как раз теми ворвавшимися в резиденцию заговорщиками. Благо три четверти из них угрохали парашютисты, и никто не явится с того света опровергать клевету. Даже многие из тех, кто видел, как из Папиного бунгало выходила в разорванном платье Татьяна, как туда кинулись Мтанга и Мазур с Лавриком, не успели ничего сообразить — тут же завертелись события. К тому же часть беззаботно выпивавших-танцевавших у бунгало попала под пули, а с уцелевшими Мтанга провел профилактические беседы, настрого велев держать рот на замке. И тем не менее… Труп исследовали врачи и эксперты по ядам, их, конечно, тоже настрого предупредили насчет молчания — но, во-первых, сам Мтанга несколько дней отсиживался в безопасном месте, а его ближайшие соратники, большей частью неизвестные публики, не пользовались столь жутковатым авторитетом. Во-вторых, кто-то из знавших правду мог оказаться шпионом, которых олигархи, в свою очередь, приставили к Папе — чтобы смотрели и слушали, не предпринимая никаких активных действий. Мтанга прав: таких разоблачить очень трудно, и продержаться они могут долго. Как бы там ни было, уже достоверно известно: верхушка знает подлинную правду, не выпуская ее за пределы своего узкого крута. Узок круг этих капиталистов, страшно далеки они от народа…

— Безусловно, знает, — кивнул Мтанга. — Но тут есть свои нюансы. Начнем не с главного. Акинфиев мог с честнейшим видом пожаловаться старому другу на злодейку-судьбу, сокрушаться, что доченька, в которой он души не чаял, за его спиной связалась то ли с чужой разведкой, то ли с заговорщиками — ах, эти современные дети, с ними столько хлопот, такое беспокойство порой доставляют родителям… Министр мог и поверить… или сделать вид, что верит. В конце концов, против самого Акинфиева и у нас до сих пор нет ни малейших улик, согласны? Ни малейших.

— Согласен, — зло вздохнул Мазур.

— А теперь — главное. И министр, и Акинфиев входят в здешнюю элиту. Я не о резко разбогатевших, не о скоробогачах, которых как раз стараются держать на дистанции. Это именно элита, наподобие старой британской аристократии. Практически все они являют собой династии. Корни состояний уходят еще в колониальные времена, и у черных, и у белых. Иногда даже — конец прошлого столетия. Видите ли, нужно отдать французам должное: они с черными обходились, в общем, с некоторым даже либерализмом. Полностью равными себе не считали, но определенную терпимость проявляли и воли давали не в пример больше, чем другие. Не было того дикого высокомерия и отчужденности, что проявляли в своих колониях англичане, и уж безусловно, они никогда не зверствовали так, как бельгийцы в Конго. Так что в колониальные времена были и черные офицеры, и предприниматели, и чиновники — не на верхних ступеньках лестницы, но и никак не на самых нижних. Те, кого англичане называют «парни в старых школьных галстуках». Их не так уж много, и это — совершенно замкнутый круг, наподобие английских самых престижных клубов. Можно сидеть на мешках с миллионами, но так и не проникнуть туда. У Акинфиева нет миллионов, но он-то как раз член клуба — не единственный такой, кстати. Он — свой. Далеко не во всех африканских странах есть такая элита, «старые школьные галстуки», но у нас она имеется. И у них свой образ мышления. Даже если министр прекрасно знает, что именно Акинфиев все это устроил, он его, тем не менее, спрячет. Так уж рассуждают эти господа: лидеры приходят и уходят, и на них, по большому счету, плевать: главное, элита остается в полной неприкосновенности, Им плевать, — проговорил Мтанга не без горечи. — Пока дело не касается их лично. Такие уж люди…