Караваешникова Елена - Офицеры-2

— Есть один вариант, но он возможен только при вашем добровольном согласии. Вы позволите ввести вам вещество, которое сделает ваши психофизиологические реакции менее подконтрольными? Препарат совершенно безвреден. В нем даже есть свой кайф. Почувствуете себя так, словно приняли сто пятьдесят — двести грамм водки.

— Спасибо за предложение, но мне как-то не хочется испытывать на себе эти ваши сыворотки правды.

— Но вы утверждаете, что по интересующему нас вопросу вам скрывать нечего, а никаких других вопросов я задавать не буду. Ну так как?

— Давайте обойдемся натуральным продуктом. То есть эквивалентным количеством спирта. Пусть Анна Львовна разведет триста грамм на двоих — и вперед.

— К сожалению, это невозможно. Давайте, капитан, соглашайтесь, в ваших же интересах закончить с этим делом побыстрей.

Шуракен посмотрел на Анну Львовну. Медсестра ободряюще улыбнулась ему и, не дожидаясь его решения, надела жгут на левую руку, на которой не было манжета для измерения давления. Мягкие, умелые прикосновения ее рук успокаивали Шуракена, внушали ему доверие.

«Черт с ними, пускай колют, — устало подумал Шуракен. — В конце концов, наплевать, чего не знаешь, не выболтаешь».

Шуракен на миг расслабился и потерял контроль над ситуацией. И только когда игла уже вошла в вену, он вдруг сообразил, что шприц появился в руках у Анны Львовны как из воздуха, ей не пришлось никуда ходить, чтобы подготовить инъекцию. Значит, все было подготовлено заранее, и шприц уже лежал в кармане халата. Но когда он это понял, было уже поздно. Поршень вытолкнул жидкость из шприца в кровь.

Шуракен вскинул голову и увидел над собой холодное, бесстрастное лицо профессиональной медицинской сестры. Шуракен понял, что попался, его, как быка, привели и поставили, куда следует, и наручники не понадобились. Шуракен тут же ободрал с себя все развлекушки, которые на него понавешали, чтобы направить в ложном направлении его инстинкт самосохранения. Пожалуй, он еще успел бы надеть монитор на голову Профессора, но это уже ничего бы не изменило.

На Шуракена начала наваливаться непреодолимая тяжесть, он, как подлодка, стремительно проваливался в глубину черной, мертвой бездны. Непреодолимая тоска и апатия быстро гасили его агрессивность и волю к действию. Все стало безразлично.

Наблюдавший за Шуракеном Профессор видел, как быстро тускнеет взгляд. Мускулы лица настолько утратили тонус, что провисли под собственной тяжестью, искажая четкие и правильные черты лица. Нижняя губа и челюсть отвисли, веки полуопустились, одно меньше, другое больше, как у паралитика.

— Игорь, пригласи этого Александра Ивановича, — сказал Профессор молодому человеку, которого Шуракен назвал сталкером. — Анна Львовна, у вас готова вторая инъекция?

— Да.

В сидящем в кресле апатичном дегенерате Медведев опознал Шуракена только по оливковому камуфляжу. Но он постарался скрыть свое впечатление от этого тяжелого зрелища.

— Нам предстоит работать с человеком, находящимся в… скажем так — нестандартном состоянии, — сказал ему Профессор. — У него будет отсутствовать самоконтроль и любые установки на защиту информации. Предупреждаю, зрелище не из приятных. Он будет молоть совершеннейшую чепуху. Вам совершенно необязательно здесь присутствовать, все равно вопросы буду задавать я. У вас нет навыков, необходимых, чтобы иметь дело с человеком в таком состоянии.

— Я должен присутствовать при допросе.

— Хорошо, но предупреждаю, времени мало, постарайтесь не мешать мне.

— А если будут интересные результаты, мы сможем продолжить?

— Не гарантирую.

Пока Профессор инструктировал Медведева, медсестра сделала Шуракену второй укол. Если введенное ему раньше вещество было мощным транквилизатором, подавившим высшие функции головного мозга, то вещество, введенное следом, вызвало не менее мощное возбуждение эмоциональных и речевых центров. Интеллектуальные и волевые функции, которые позволили бы объективно оценивать ситуацию и управлять собой, остались глубоко заторможенными.

Апатия сменилась диким возбуждением. Шуракен посмотрел на Профессора и Медведева и вдруг увидел, что это свои, родные мужики. Он почувствовал безграничное доверие к ним и, пытаясь выразить свои чувства, понес околесицу, как пьяный дурак, которому случайные попутчики кажутся закадычными дружками.

Не контролируемые волей, психологические установки на защиту информации рассыпались. Весь объем памяти Шуракена был открыт для беспрепятственного доступа. С помощью вопросов, содержащих ключевые слова, Профессор пытался направлять поток сознания Шуракена в нужном направлении. Но на ключевые слова, своего рода пароли, вроде «оружие», «посредник», «сделка», «Ширяев», Шуракен выдавал на первый взгляд полную чепуху — бессвязную ассоциативную информацию, иногда не имеющую никакого отношения к тому, что интересовало Профессора и Медведева. И хотя все, что даже не говорил, а просто нес Шуракен, было сбивчиво, невнятно или вообще лишено логических связей, Профессор пытался выловить в этом потоке имена или хотя бы обозначения фактов и событий, сориентировавшись на которые можно было задать следующие, уже более точные вопросы. Затем, подвергнув запись допроса аналитической обработке, восстановив логические связи между раздробленными фрагментами, предстояло, как в известной головоломке, сложить картинку событий.

Но все, что удалось выяснить, было чисто внешними фактами, вроде визитов дельцов и посредников типа Аль-Хаадата. Ширяев был опытный конспиратор, поэтому не замешанный в его махинациях Шуракен ни прямо, ни косвенно не мог сообщить ничего, что помогло бы добраться до него.

Возбуждение нарастало. Взгляд Шуракена уже ни на чем не фиксировался, лицо кривилось и дергалось в идиотских гримасах. Гортань и губы мучительно напрягались, так что на шее вздувались мускулы, но, несмотря на все усилия, Шуракен, как глухонемой, издавал лишь звуки, уже мало похожие на человеческую речь.

— Все, — сказал Медведеву Профессор. — Теперь уходите. Анна Львовна, кофеин, быстро!

— Но он же почти ничего не сказал. Нес какую-то ахинею.

— Выложил все, что знал. Он не имеет никакого отношения к вашей проблеме, теперь я вам это могу сказать совершенно точно.

Шуракена охватила бешеная ярость. Мир, который только что казался ему родным и добрым, где люди смотрели на него с любовью и уважением, хотели с ним общаться, вдруг превратился в железобетонную клетку. Шуракен почувствовал, как вокруг него сжалось кольцо ненависти и злобы. Разум Шуракена был погружен в хаос. Он превратился в зверя, обученного побеждать и выживать любой ценой.