Виталий Гладкий - Чужая игра

— А мы им песенку споем. А, Машка? Смело мы в бой пойдем за власть… За какую власть? Ах, да-да-да… за власть! Советов! И как один умрем… Ура-а! — вдруг закричал он, размахивая свободной рукой. — Наше дело правое, мы победим! Машка, почему ты меня не слушаешь? Я приказываю!..

Я присмотрелся внимательней.

И едва сам не закричал из-за того, что наконец узнал этого несчастного.

Саенко!!! Господи, свят-свят…

Я даже глаза протер — не привиделось ли?

Нет, точно, мой бывший шеф. С безумно горящими глазами, заросший клочковатой бородой, грязный до невозможности и непривычно суетливый.

Поколебавшись, я окликнул его по имени-отчеству.

Никакой реакции.

Я позвал громче:

— Товарищ полковник!

— Хи-хи-хи… — рассмеялся жиденьким смешком страшный призрак. — Полковник… Ну настоящий полковник… Машка, где у нас полковник? Кто такой, почему не знаю? Почему не доложили?! Уволю! Всех уволю! Посажу, сволочи! Вы мне ответите!.. — И он снова запел: — Наша служба и опасна и трудна!..

Саенко еще что-то орал, большей частью совершенно бессмысленное. Голос у него был словно визг дисковой пилы. Я больше не отваживался его окликать.

Похоже, мой бывший шеф был на грани безумия. А возможно, и рехнулся.

Вот, значит, как оплатили его двурушничество…

Вечером нам принесли ужин — жидкую пшенную кашу с кусочками сала, хлеб и по кружке воды.

Урча, как дикий зверь, Саенко выгребал кашу из алюминиевой миски рукой и жадно запихивал в рот, хотя нам дали и ложки.

Насытившись, он покормил остатками ужина свою Машку и лег, спрятав крысеныша за пазуху.

Глядя на него, я почувствовал, как по коже пробежал мороз, — какой же нужно обладать жестокостью, чтобы приговорить человека к таким страданиям? И это своего.

Что тогда говорить об остальных…

После завтрака — кружки сладкого чая и краюхи хлеба — меня наконец повели, как я предполагал, на экзекуцию.

Ночью я спал урывками, и сон был похож на кошмар — невыносимо длинный, фрагментарный, перемежающийся храпом и вскриками Саенко.

Иногда по подвалу пробегала крыса — большая, отожравшаяся и совершенно нелюбезная. Наверно, это была мамаша крысеныша.

Она пировала в противоположном конце подвала, среди картонных ящиков. Видимо, там было чем поживиться…

Меня ввели в каминный зал и усадили на массивное дубовое кресло, приковав наручниками к гнутым подлокотникам.

Передо мной находился письменный стол, тоже из дуба, весь в вычурной резьбе. На нем лежали какие-то бумаги и стояла лампа из нефрита.

В камине весело потрескивали поленья, и отблески пламени ласкали тщательно натертый паркетный пол и пригревшегося пса, лежащего на коврике.

Какой он породы, я определить не мог.

Но мне очень не хотелось бы испытать на своей шкуре его внушительные клыки, которые он, злобно глядя в мою сторону, обнажал время от времени.

Плотные шторы на окнах были раздвинуты, и в высокие окна вливался молочно-белый свет морозного утра. Солнце только-только сбросило туманную шубу, и его вялые лучи робко касались верхушек сосен, вписанных в оконные рамы.

Значит, я не ошибся — это и впрямь была дача.

В зал вошли двое.

Охранник, до этого безмолвно торчавший за моей спиной, поспешил оставить наш «триумвират». Пес на миг приподнялся, умиротворенно и едва слышно поскуливая, — поприветствовал хозяина, — и снова лег, чтобы с пристальным вниманием наблюдать за мной.

Один из вошедших уселся за стол в кожаное кресло-вертушку. А второй устроился на диванчике возле столика с прохладительными напитками и спиртным.

Он молча налил что-то в широкий стакан, бросил лед и пригубил.

Тот, что за столом, — наверное, хозяин дачи, — смотрел на меня не мигая, как голодный удав.

Он был черноволос, кудряв, с темными, глубоко запавшими глазами. Его изрезанное морщинами лицо скорее говорило не об аскетическом образе жизни или лишениях, а о какой-то болезни наподобие язвы желудка или еще чего-то там.

Второй был полной противоположностью первого: рыжеволос, розовощек, хорошо упитан и явно не страдал от ишемической болезни сердца или изжоги.

Но какая-то забота омрачала и его физиономию. Он нервно покусывал толстые большие губы, будто пытаясь придержать рвущийся наружу гнев.

А что он злобился именно на меня, я понял сразу.

И спокойно констатировал: еще одним врагом у тебя, Серега, больше. Нет, двумя — второй тоже из этой оперы.

Я сказал сам себе — плюнь, дружок, терять тебе больше нечего. Кроме жизни.

Но она за последние пятнадцать лет так часто висела на волоске, что иногда мне казалось, будто я уже давно умер, а окружающий меня мир — всего лишь иллюзия.

Однажды я прочитал в каком-то умном журнале нечто подобное. Некая теория утверждала, что все вокруг эфемерно и мы живем в воображаемом мире.

То есть болтаемся черт его знает где — в вечной бесконечности, — придумываем себе окружающие нас предметы и природные явления, создаем разные проблемы, чтобы жизнь медом не казалась, разделяем выдуманную нами двуногую и прочую живность на овнов и козлищ, хотя на самом деле это совершенно относительно и существует только в нашем воспаленном сознании…

И тэдэ и тэпэ.

Короче — бред сивой кобылы.

Но не без определенной изюминки. Которая иногда вдруг становится пронзительной до невероятия правдой.

— Я буду по возможности краток, — наконец сказал «язвенник». — Ведерников, куда девался груз из рефрижератора?

Ба-а, вон откуда ветер дует…

— Кто вы такие, черт вас дери, и кто вам дал право сажать в каталажку офицера милиции?!

Я постарался, чтобы мое возмущение выглядело как можно натуральней.

— Пусть наши имена вас не волнуют. Лучше позаботьтесь о том, чтобы ваша голова удержалась на шее. Если не ответите на мои вопросы, их из вас выжмут. В прямом смысле этого слова. Где груз, Ведерников?

Я и не сомневался, что меня не только засунут под пресс, но и разрежут на мелкие кусочки, чтобы узнать, куда девались сто пятьдесят миллионов долларов (а может, и больше).

И в душе моей вовсе не цвели пинии и розы непреклонного и мужественного рыцаря короля Артура.

Там ночевал салат из страха и безумного упрямства с отвратительным запахом и горьким полынным вкусом.

Однако нужно что-то говорить…

Интересно, откуда мне знаком голос «язвенника»?

— А почему вы спрашиваете меня только про груз рефрижератора? На вашем месте я бы спросил и о том, куда подевался металл со складов Облснабсбыта и куда запропастились двадцать четыре вагона с ломом цветных металлов, и…

— Заткнись, ментовская морда! — вдруг заорал «язвенник». — Ты у меня сейчас дерьмо будешь жрать, да еще и спасибо говорить, лишь бы тебя не кастрировали. И это для начала. Понял?!