Сергей Самаров - Схрон под лавиной

Гаримханов резко сел, повернул лицо к костру и сразу увидел, как по ту сторону огня встал с камня какой-то солдат, никоим образом не похожий на Джамбека. И ростом ниже, и в плечах уже, и без бороды.

Тут же в голову пришла цитата из Аристотеля: «Каждый может разозлиться — это легко; но разозлиться на того, на кого нужно, и настолько, насколько нужно, и по той причине, по которой нужно, и так, как нужно — это дано не каждому». Далгат Аристотелевич разозлился на себя. И обида подступила за всю ту надежду, которая теплилась в его душе, за надежду, связанную с возвращением Джамбека. Надежда оказалась несбыточной. Избавление от неприятностей не состоялось, и пришли неприятности. Большие неприятности, настоящие. Но, как в настоящем волке, инстинкт самосохранения в Гаримханове жил и буйствовал, не позволяя ему потерять присутствие духа.

— Ты кто такой будешь? — с сильным акцентом, утрированным возмущением, спросил Гаримханов солдата.

— Старший сержант контрактной службы Чухонцев, спецназ ГРУ, — четко представился солдат, хотя стойку «смирно» перед эмиром не принял и даже, как показалось эмиру, ответил ему с какой-то насмешкой. Это сильно злило и лишало Гаримханова уверенности в себе.

— Контрактник… Наемник, значит…

— Никак нет, эмир. Контрактник — это не наемник, а профессионал. Лично я вижу разницу между этими понятиями. Рекомендую и вам это усвоить…

— А какого хрена ты здесь делаешь, старший сержант контрактной службы?

Далгат Аристотелевич осознанно говорил тоном, которым командир разговаривает с нерадивым подчиненным, чтобы показать, что он человек не простой и обращаться с ним следует с особым подходом. Посторонние будут тебя уважать только в том случае, если ты сам себя уважаешь — эта истина стара, как мир, и Гаримханов всегда ее придерживался. И вообще, он хотел показать, что чувствует себя хозяином в ситуации несмотря на то, что солдат стоит с оружием в руках, а он, Волк, безоружный и беспомощный.

Но старшего сержанта тон Гаримханова, кажется, не прошибал. Он был в себе уверен еще больше, чем был уверен в себе Далгат Аристотелевич.

— Караулю… — просто ответил старший сержант.

— Кого караулишь?

— Вас, эмир. Чтобы не убежали. На четвереньках… Вы здорово на четвереньках бегаете…

Это была уже откровенная и грубая насмешка, это было оскорбление. А терпеть оскорбления Гаримханов не привык. Ведь именно из-за этого Далгат Аристотелевич вынужден был уйти в горы и взяться за оружие. А уж терпеть оскорбления от какого-то мальчишки, который своего места не знает и не чувствует разницы между старшим сержантом и эмиром, он тем более не намерен. Но тут его опять кольнула боль. Не длительная, но ощутимая. Видимо, рецидив на нервной почве. Поэтому он смог только сказать:

— Когда тебя болезнь скрутит, я посмотрю, как ты будешь ползать. На четвереньках… На четвереньках строевым шагом… Сейчас мои люди придут и заставят тебя так вышагивать, и ты свой тон быстро сменишь. Джамбек и не таких крутых обламывал…

— Это тот громила, что ли? — наивно спросил старший сержант. — Так он уже к вам не придет, не ждите, скорее, вы к нему в ближайшее время отправитесь.

В глазах от потери последней надежды слегка потемнело, и закружилась голова — видимо, от прилива крови. У Далгата Аристотелевича мелькнуло подозрение, что Джамбек, наверное, прорыл все-таки выход, выбрался наружу и сдался спецназу. Сам пошел и сдался, опасаясь быть убитым. И сам запустил в пещеру других спецназовцев, объяснив им, где искать эмира, или даже сам привел их сюда, а потом уже Джамбека увели на поверхность. И все это, пока эмир спал, беспомощный и безответный, не имеющий возможности за себя постоять… Может такое быть? Тот же древний Аристотель говорил: «Благодарность быстро стареет». Джамбек мог забыть, что Далгат Аристотелевич когда-то вытащил его прямо из камеры райотдела полиции, тогда еще, кажется, милиции, задержанного по подозрению в убийстве. Вытащил, перестреляв всех ментов, что оказались в ту ночь в райотделе. Просто забыл Абалиев про это, потому что сработал в нем инстинкт самосохранения. Тот самый инстинкт, присущий волку и позволивший ему выжить тогда, когда многие другие хищники почти полностью исчезли.

Джамбек — не Волк. Он — просто волк. Именно так, только и обязательно с маленькой буквы. И ждать от него такого предательства было можно, хотя и больно это осознавать. Предатели стараются побыстрее забыть про свое предательство, но преданный никогда этого не забывает.

Но тут мысли Гаримханова направились по другому руслу. Он увидел из-за камня ствол своего автомата, оставленный там накануне.

Добраться до оружия!

Силой или хитростью, но добраться. Скорее, хитростью, потому что сил сейчас у Далгата Аристотелевича мало. Он шагнул вперед, стараясь ступать твердо и думая о том, как перехитрить спецназовца, и увидел, что сержант держит в руках книгу.

Вот и тема для разговора, которая отвлечет его.

— Художественной литературой во время службы балуемся… — с ехидцей произнес Гаримханов. — А если бы я убежал, пока ты страницу дочитываешь? Как угодно и куда угодно. Даже на четвереньках… Убежал бы, и все. Сначала просто уполз бы, а потом и убежал…

— Это не художественная, к сожалению, литература, — спокойно ответил старший сержант, по-прежнему не сходя со своего места. — Это только учебник. Художественную литературу я дома читаю. Там удобнее. Никто не мешает, и на четвереньках никто не бегает…

Гаримханов на оскорбление не отреагировал. Мысли были заняты только тем, как добраться до оружия. А если доберется, уж он, в самом деле, заставит этого старшего сержанта ходить на четвереньках строевым шагом. И вообще, без оружия не может быть спасения. Там, где один старший сержант появился, наверняка и другие спецназовцы бродят. Встречаться с ними, не имея в руках оружия, — глупо.

— Ученье — свет… Кто против этого возразит? Только тот, кто ничему не учится, ничему никогда и не научится. Чему учишься, просветленный?

— Гуманитарным наукам. Когда из армии уйду, будет у меня и гражданская профессия. Не всю же жизнь посвящать охоте на негодяев.

И это намеренное оскорбление Гаримханов вроде бы пропустил мимо ушей, но запомнил. А память у него срабатывала, бывало, и через пару десятков лет.

— И где учишься? — теперь голос эмира уже не был начальственным. Он был даже вежливым и почти добродушным, уважительным. Честно говоря, он всегда уважал людей, стремящихся к образованности. Не к диплому, который можно просто купить, а именно к образованности. И даже себя к таким причислял.

— В педагогическом университете. Заочник…

— Знаешь, чем петух отличается от соловья?