Владимир Михановский - Вершины держат небо

По библиотеке прошумел шелест одобрения – его слова понравились большинству солдат.

– Расскажи, как ранение получил, – произнес Матейченков. – Тоже во время перестрелки?

– Нет.

– А как?

– В бою.

– Да что, это не интересно…

– Интересно, интересно, – послышалось из всех углов. Громче всех был слышен голос молоденькой медсестры.

Солдат поправил перевязь:

– Наша рота получила боевое задание – взять село Знаменское, – начал он неспешно.

– О, это знаменитое дело, – оживился Куликовский.

– Ну, затемно выдвинулись мы на исходные позиции…

– С танками?

– На БМП. Оружие, боекомплект – все нормально, как положено. Подобрались к самому Знаменскому, но в село въехать не удалось. На околице нас ждала засада. То ли стукнул кто, то ли разведка ихняя пронюхала. А может, радиоперехват был – не знаю, врать не стану.

– Как шел бой? – спросил Куликовский.

– Засада оказалась мощная. Боевики отлично подготовились. Сразу обрушили на нас шквал огня.

– Отступили?

– Нет, мы труса не праздновали, – не без гордости ответил солдат. – По команде рассредоточились и сразу открыли ответный огонь.

– Грамотно, – сказал Матейченков.

– Ну, а дальше неинтересно…

– Давай, герой, не тушуйся, – ободрил его Матейченков.

– У боевиков оказалось множество гранатометов и пушек. А главное, они заранее пристреляли участок дороги. На который мы выдвинулись. Ну, мы задали им феферу. Никто ни на шаг не отступил! Что же, нам шайка бандитов не по зубам?

Выскочили, быстренько рассредоточились, каждый выбрал позицию и открыли по противнику ответный огонь из всех стволов. Какие были в наличии.

И тут я открыл одну странную вещь – даже поначалу не по себе стало. Рассказывать можно?

– Давай, давай! – поддержал его молчавший до сих пор Игорь Русланович, сидевший рядом с Матейченковым.

– Вроде эти боевики заговоренные…

Куликовский удивился:

– Это как?

– В них стреляют – они не падают.

– Психическая атака? – подал голос один из врачей, который, как и остальные, внимательно слушал рассказ солдата.

Рассказ непосредственного участника событий был во сто крат интереснее ужастиков, которыми были полны газеты и телеэфир, ежедневно предлагавший широкий ассортимент изуродованных и обезображенных трупов без малейших попыток хоть как-то осмыслить происходящее.

– Раньше я такое только в кино про Василия Ивановича Чапаева видел, – признался солдат. – В противника стреляют, а он прет себе и прет, словно и впрямь от смерти заговоренный.

– Давай подробнее, – попросил Крашенинников. – Кажется, я догадываюсь, в чем дело.

– У нас командир – Герой России, орел. Он бережет солдат, не то что там, на той турецкой перестрелке. Кричит нам: Ребята, не высовываться, зря не рисковать. Бей их, не жалей! Когда в атаку – я сам дам команду!

Ну, вот, мы бьем из всех стволов. А боевики лезут, как скаженные.

– Может, пьяны были? Спирту нахлестались? – предположил кто-то из медперсонала.

– Нет, нет, здесь не то, – покачал головой Игорь Ростиславович. – Продолжай, пожалуйста, голубчик.

– Я метко бью. В тайге, когда промышляю, белке в глаз попадаю.

– Так ты снайпер!

– Не, какой я снайпер. Просто сыздетства с ружьишком, и отец у меня меткий охотник, я в него пошел… Тем более, у нас-то – ближний бой, все как на ладони. Выбрал себе одного бандюгу, который шагал впереди, полушубок нараспашку, топор в руках, что-то горланит. Что – не разберешь, адский грохот кругом, но я так думаю – Аллах акбар, они все так орут.

Вот выбрал я его, прицелился в сердце, да он в сторону дернулся, пуля в плечо ему попала. Тоже, думаю, неплохо, рукав шубы напрочь разворотило, вижу, на плече кровь у него показалась.

– Ты заметил?

– Зрением бог не обидел. А он идет себе, как ни в чем не бывало, да горланит пуще прежнего – вижу, рот развевает. И топор свой не бросает – нас, значит, неверных, разделывать собирается. Будет сейчас тебе Аллах, думаю. Прицелился и еще пулю всадил, потом еще. Ну не берут его пули, хоть убейся! Мне даже не по себе стало: значит, заговор знает.

– И другие так же шли, как этот, с топором? – спросил солдата Крашенинников.

– Ага, – кивнул солдат.

– Типичная картина, – произнес хирург. – Обкурились до последней степени, наркотиками накачались. В таком состоянии боль просто не ощущается. Человек утрачивает связь с реальностью.

– Ну, огонь мы усилили, и заговоренность ихняя кончилась. Начали падать, как миленькие, то один, то другой. Тут мы по приказу поднялись в атаку, и на плечах боевиков ворвались в село.

– Взяли?

– Конечно, взяли.

– А как тебя ранило?

– Да в самый последний момент, язви его в душу! – от досады солдат сплюнул. – Бой уже, почитай, кончился, боевики, кому удалось, улепетнули, там тропинки сразу в горы уводили, село стояло у их подножья. А мы – кого положили, кого в плен взяли, в подвал крепкий заперли.

Дома в том селе, я вам доложу, один в один, богатые, и подвалы при них здоровущие.

А население нас встречало – вы не поверите, ребята, с дорогой душой, чуть не хлебом-солью. Боевики, говорят, нас грабили почем зря. Потом из-за них нас каждую ночь русские самолеты бомбили. А выгнать их мы, сами понимаете, не в силах…

Вышли к нам старики, просят: только, ради Аллаха, не уходите, они опять придут – спалят нас.

И тут одиночный выстрел с какого-то чердака – и прямо мне в руку. Оказывается, какой-то пацаненок, его отец недавно погиб на той самой войне…Вот такая история, – закончил он, смущенный всеобщим вниманием. – А главное, в чем мне крепко не повезло: как-то он так, паразит, умудрился стрельнуть, что у меня получился какой-то тройной излом, в одном месте пуля в кусочки кость раздробила…Промышлять зверя больше не смогу.

– Не волнуйся, Петрушкин, поправим тебе руку, будет лучше старой, – заверил Крашенинников.

– И стрелять смогу?

– Лучше прежнего.

– Считай, парень, тебе еще повезло, легко отделался, – заметил Матейченков. – Эти обкуренные – они как роботы. Лезут и лезут. Как одержимые. Мне приходилось наблюдать их в деле. А в плен к ним попадешься – пощады не жди: на мелкие кусочки разрежут.

Разговаривали долго, до самого ужина. Разговор получился открытым, откровенным.

Еще несколько человек по просьбе слушателей рассказали историю своего ранения. Персонал поглядывал на старшего хирурга, но тот не спешил прекращать разговор: он посчитал, что такой разговор хорошо способствует терапии. До этой встречи каждый раненый вел себя замкнуто, не хотел толком ничего рассказывать о себе: то ли боялся, то ли смущался.

Известно ведь – своей бедой поделишься, легче станет.

Бывали и совсем нелепые, можно сказать – обидные ранения. Таков был рассказ солдатика, сидевшего в углу, за книжным стеллажом.