Макс Коллинз - На линии огня. Слепой с пистолетом

Немедленно он набрал номер авиационного агентства и заказал себе открытый билет в Лос-Анджелес.

— Я, наверное, сделаю несколько остановок на Среднем Западе на обратном пути, — говорил он служащему, — Когда? На ближайший рейс, разумеется.

Проходя через детектор металла в аэропорту Даллес в шерстяном костюме и вязанной кепке, он услышал сигнал тревоги. Спокойно улыбнувшись контролеру, он извлек связку ключей с брелоком — счастливой кроличьей лапкой — и прошел еще раз, в этом случае без проблем, и его талисман и ключи были возвращены ему.

В Лос-Анджелесе Лири поселился в дешевом мотеле около аэропорта и опять превратился в Джима Карни: очки, деловой костюм, дипломат. На нанятом «бьюике» он выехал через центр Лос-Анджелеса и остановился возле дряхлой конторы.

Пройдя через пустой мраморный холл мимо дверей из дерева и стекла других служб, Лири остановился у двери с надписью: «Корпорация “Майкроспан”». Напевая свой любимый битловский мотив, он извлек ключи на кроличьей лапке и, открыв замок, вошел внутрь, почти споткнувшись о скопившуюся на полу кучу газет, наваленных сквозь щель в двери.

Скромных размеров офис выглядел гораздо просторнее, чем был на самом деле, поскольку был почти абсолютно пуст, не считая стола и единственного деревянного стула. Свет пробивался сквозь задернутые шторы в затемненную комнату. Он и не пытался зажечь верхний свет, так как знал, что тот неисправен.

Закрыв за собой дверь, Лири начал собирать почту с выражением полувосторга, так ребенок смотрит на новую игрушку. Он сложил почту на стол, сел и стал сортировать ее, улыбаясь, наконец обнаружил небольшой коричневый пакет, отправленный из Санта-Моники.

Юго-Западный банк.

Он вскрыл пакет и извлек из него чеки корпорации «Майкроспан».

— Спасибо тебе, Пэм, — мягко сказал он. — Вот теперь ты совсем исправилась.

Он сидел, напевая под нос, и, оторвав первый листочек из хрустящей чековой книжки, вписал в него сумму 50000 долларов для платежа в Калифорнийский фонд Победы. Буквально светясь улыбкой, он извлек из дипломата конверт (стол был пуст) и адресовал его туда же. Туда же он вложил отпечатанное письмо о состоянии Корпорации «Майкроспан», заготовленное еще дома. Он полизал кромку и запечатал конверт.

В Международном аэропорту Лос-Анджелеса, неся сумку в руке, он шел быстрым шагом, все в том же шерстяном костюме, но сменив старую кепку на другую — с рекламой милуокских пивных. Насвистывая, он бросил конверт в почтовый ящик и вошел в двери аэропорта.

И вновь его ключи со счастливой кроличьей лапкой потревожили детектор металла, и он опять пожал плечами и улыбнулся скучающему служащему и бросил связку в корзину на контроле.

Как же он гордился каждый раз, когда связка возвращалась к нему. Ему хотелось засмеяться в полный голос.

Но он не делал этого.

На следующий день в Милуоки под крепким проливным дождем Лири стоял под зонтом, в пивной кепке на голове, одетой верно, козырьком вперед, безо всякого вызова и рисовки. Он растворился среди этих верноподданных шавок. Несмотря на непогоду, толпа вокруг зала собраний была велика, и Лири не был единственным обладателем пивной кепки, далеко не единственным.

Полиция оттеснила их назад, и он находился всего лишь в пятидесяти футах от Хорригана, стоящего без зонта, продрогшего, с пальцем у наушника, хмурого, слушающего, ждущего прибытия президентского лимузина.

Бедный мальчик, — говорил Лири про себя.

А когда лимузин прибыл, и президент вышел наружу, хаос достиг апогея — толпа с энтузиазмом вопила со всех сторон.

— Мистер президент!

— Сюда, мистер президент!

Эй, мистер президент, посмотрите сюда!

Репортеры обступили сияющего, машущего политика. Фотовспышки полыхали, как слабые разряды молний, операторы телевидения с камерами на плечах, ловили в глазок видоискателей, как Секретная служба гурьбою теснила и прессу, и самого президента.

Лири должен был отдать должное Хорригану и его коллегам. Они исполняли свое неприятное, мерзкое и мокрое (под дождем) дело, несмотря на обстоятельства, весьма профессионально.

Он почувствовал прилив чувств и тепла прямо здесь под холодным дождем. Он действительно обожал Хорригана.

То, что он испытывал к агенту, стоявшему так близко от него, полностью переполняло его, оно было глубоко в душе Лири, сравнимое разве что со схожим чувством разочарования и ненависти.

Хорриган, один из людей окружавших идущего президента, теперь оценивал взглядом толпу. Лицо Лири как будто бы ничего не выражало, но в душе он прямо Подпрыгивал, как ребенок через скакалку: момент истины приближался, и ожидание было ужасным и превосходным…

Лири просто физически почувствовал взгляд Хорригана, задержавшийся на нем, как луч лазерного прицела.

Потом этот взгляд перешел на другое лицо, на третье.

А потом президент и агент Хорриган, и все остальные (Лири они волновали меньше всего) скрылись внутри зала собраний.

А Лири под своим зонтом пошел прочь из толпы, которая все еще не расходилась. Одиночка во всем, он был доволен собой. И он тоже испытывал свою выдержку. И еще он думал о залитом дождем лице Хорригана, когда агент суровыми безжалостными глазами сканировал толпу.

Падающие капли создавали впечатление, что он почти рыдал.

— Бедный малыш, — опять подумал Лири, — скоро у тебя будет достаточно причин для этого.

Хорриган чувствовал себя, как дерьмо в проруби.

Голова горела, из носа текло, мускулы сводило, а Боинг-747, известный как Воздушные Силы № 1, когда президент находился на его борту (а так оно сейчас и было), проваливался и выныривал в провалах грозовых облаков, бесконечного дождя и молний. Хорриган уже давно присматривался к медицинскому пакету в кармашке предстоящего кресла первого класса.

Прямо за крылом салона перед ним в застекленной кабинке Мэтт Уайлдер и другие агенты спали. Многие сиденья были пусты, но в самолете, в центре связи Секретной службы Билл Уоттс отдавал еще последние приказы службам безопасности в Чикаго, и в специальном отсеке Харри Сарджент, глава администрации, просматривал текст президентской речи, который был, без сомнения, написан и переписан, правда, с тем же хорошо известным результатом, который можно было бы назвать «тошнотворным».

Именно этого слова Хорриган опасался больше всего. Его желудок подобно самолету, скручивало и выворачивало. Но ему все еще не хотелось прибегать к услугам лекарств, вгоняющих его в сон, он хотел прочитать рапорт Д’Андреа, присланный ему по факсу, перед тем как погасить свой маленький индивидуальный светильник и отдаться, наконец, сну.

Непрерывные назойливые всполохи головной боли одолевали его. Он достал баночку с лекарством из кармана спинки сиденья перед собой, намереваясь позвонить и вызвать стюардессу, чтобы она принесла ему немного кофе или воды, или чего-нибудь еще, чтобы запить таблетку.