Макс Коллинз - На линии огня. Слепой с пистолетом

— Ты прав, Фрэнк, — ответила она немного удивляясь, — это очень точно сказано. При нашей работе, как мы можем позволить друг другу и себе рисковать нашими отношениями? Я не могу позволить себе даже думать о том, что болит эта чертова голова, и только одиночество…

— Да, но карьера — это еще не все, что ты любишь.

— О чем ты?

Его тон был едким, когда он произнес:

— Ну, это очевидно: ты любишь меня тоже. И это пугает тебя.

Она смотрела на него с застывшей улыбкой, а затем медленно покачала головой и рассмеялась. Раскат грома оборвал ее смех.

— Я не уверена, что это называется любовью, Фрэнк… Животное влечение, может быть… Возбуждение, это без вопросов. Но любовь…

— А я бы оставил работу ради тебя.

— Ты что?

— Оставил бы работу ради тебя.

К ней вернулось самообладание. Она еще раз недоверчиво улыбнулась, действительно сомневаясь в его словах.

— И ради какого дьявола ты бы сделал это?

Он смотрел на залитый дождем иллюминатор туда, в темноту.

— А может, я поклялся, что никогда больше моя карьера не станет между мной и женщиной.

Она улыбалась, Но глаза ее были совершенно серьезны.

И тут, словно подтверждая, как хрупки их взаимоотношения, в динамике раздался голос Уоттса: «Десять минут до посадки в Чикаго».

— Знаешь, Фрэнк, — сказала она, касаясь его рук и меняя тему и тон разговора, — ты и вправду выглядишь больным.

— Это потому, что я болен.

— Поэтому, я думаю, тебе бы стоило попросить Уоттса заменить тебя на завтра кем-нибудь из полевого офиса в Чикаго. До той поры, пока ты не поправишься

— Дерьмо собачье. Никто не сможет.

— Не глупи. Здесь наверняка найдется с полдюжин1 ветеранов охранной службы президента в чикагском от делении. Сейчас, посмотри правде в глаза, стоя на посту в лихорадке или в полудреме, так или иначе, ti не сумеешь справиться со своей задачей эффективно.

— Я более эффективен даже во сне, чем половин агентов на карауле. — возразил он.

— Ну и зачем это трогательное выражение бравады. Я думаю, ты просто должен сказать Уоттсу о том, чт болен…

Он отвел глаза.

— Ему бы это очень понравилось. Старикашка сбился с шага. Послушай, Лилли, я просто обязан быт здесь, рядом с президентом. У меня нет ни малейшего выбора.

— Ради небес, почему?

— Это личное. Давай оставим все, как есть.

— Личное? Ты имеешь в виду себя и Уоттса?

— Нет! — он угнетенно покачал головой. — Нет. Другого, быть может, куда более серьезного больного чем я в этом болтающемся и трясущемся самолете. Возможно, это между мной и Бутом. Я должен быт здесь. — Глаза его закрылись. — Я единственный, кт может ему противостоять.

Она вдохнула воздух, будто собиралась сказать чт® то, но, когда очередная вспышка молний осветила и окно, она увидела холодное белое лицо Хорригана передумала.

Затем он сказал ей тревожно, но четко:

— Позаботься о себе. Будь внимательна. Не думай о том, как устали твои ноги. Толпа будет внушительной. Будь осторожна.

Она кивнула и тихо сказала:

— Фрэнк.

— Да?

— Спасибо за сравнение, — искренне добавила она. И, тяжело улыбнувшись, она оперлась на руки, встала и вышла из салона.

Холодный чикагский ветер изгибал струи дождя, и тот лил косо, под углом, грозя свалить Хорригана с ног. А может, он просто слишком ослаб, его лоб пылал от озноба изнутри и остужался дождем снаружи; вода стекала по намокшим волосам прямо в глаза и рот. Поганая, паршивая погода.

Он стоял на улице перед входом в центр Мак-Кормика, где толпа уже вовсю веселилась и сходила с ума, напирая и толкаясь, пытаясь прорваться внутрь центра и спрятаться от долгого дождя. Но ее продвижение было затруднено тем, что каждому было необходимо пройти через металлический детектор перед тем, как войти в холл. Разговоры здесь были короткими, а нравы чересчур крутыми даже для Чикаго.

Через головы всех этих бесконечно рассерженных избирателей Хорриган мог видеть Уайлдера, промокшего ничуть не меньше. Поднеся ко рту свой наручный микрофон, Хорриган произнес: «Дорога слишком сырая для прохода сверху. Везем Путешественника под землей».

Уайлдер кивнул и ушел, чтобы передать информацию дальше в президентскую колонну, которая уже достигла Озерной набережной и должна была немного изменить маршрут, чтобы проехать в подземный ход. Продолжающая ухудшаться погода уже попортила всем много крови.

Хорриган продирался сквозь вымокшую неуправляемую толпу ко входу, и вдруг увидел еще одну группу протестующих экологов, их энтузиазм не был изрядно подмочен дождем, несмотря на то, что плакаты их вымокли, чернила на них потекли, надписи поблекли.

Рядом с демонстрантами, совсем не напирая на других, чтобы проникнуть внутрь, как это делала большая часть толпы, стоял мужчина в темном плаще, темных очках и шляпе. Выглядел он так, как карикатурный анархист на картинках 30-х годов…

— Бут? — пронеслось в его голове.

Мозг Хорригана воспалился, забурлил, как кипящая вода, охваченный навязчивым желанием, и он отчаянно вонзился в толпу. Он не мог закричать «Секретная служба», последней вещью, необходимой сейчас, была бы паника в этой потенциально озверевшей толпе. И все, что оставалось ему, это промелькнувшие темные очки и шляпа…

Когда он приблизился к протестующим, транспарант, безусловно, случайно, но от этого не менее болезненно обрушился на его голову, и он споткнулся и упал на мокрый асфальт, а когда он с трудом поднялся, от того парня в толпе не было и следа, ничего. Он озирался, ломая шею, безнадежно разыскивая в море колышущихся голов знакомую шляпу, но она исчезла.

А дождь тем временем усилился. Он стирал воду с лица рукавом своего плаща, но уже не мог стереть ничем дурного предчувствия.

И еще он не мог избавиться от мысли, ощущения, со всей определенностью пронзившего его изнутри.

Бут был здесь.

Быстро проскочив коридор вслед за группой кинологов в форме, ведущих своих собак, обученных разыскивать бомбы, Хорриган завернул в комнату отдыха, чтобы расслабиться. Тем не менее, волосы его еще были насквозь мокрыми и прилипали к черепу. В ванной он взглянул на себя в зеркало и нашел, что выглядит придурком, и ничего не мог поделать. Нужно было бежать за кулисы.

Там он увидел президента с женой с одного бока и Уоттсом с другого. Главный Администратор просматривал тезисы своего выступления вместе с отвратительным бульдогоподобным главой администрации Харри Сарджентом. Они стояли в тесном кольце специальных агентов, среди которых были и Лилли и Уайлдер. А со сцены доносился каркающий, но почти абсолютно невнятный, усиленный микрофоном голос какой-то местной шишки, произносящей вступительное слово.

Уоттс, заметив появление Хорригана, нахмурился и, выйдя из внутреннего кольца вокруг президента, подошел к нему. Лилли — в ее глазах застыла тревога — следовала за ним немного позади.