Макс Коллинз - На линии огня. Слепой с пистолетом

— Я музыкант, — отозвался Дик, словно это что-то объясняло.

О Лакомке он ничего не мог сказать. Впервые увидел ее на этом самом сеансе. Откуда он знает, как ее зовут? Слышал, как называли ее Анни.

— Твоя жена хорошо разбирается в гарлемской жизни? — спросил Могильщик.

Впервые Дик задумался.

— Даже не знаю, — наконец признался он. — Она все больше сидит дома. Вечерами смотрит телевизор. А что делает днем, я толком не знаю. Я либо сплю, либо ухожу… Может, у нее бывает Виола. Но вообще я не знаю, с кем; она там видится.

— Ты ей доверяешь? — спросил Гробовщик. — Прямо за углом бар Смоллса, а по Седьмой авеню весь день! разъезжают в бьюиках и кадиллаках лихие ребята, которых хлебом не корми, а подай блондинку-южанку.

— Господи, если так волноваться из-за белой бабы, то лучше на ней нс жениться, — буркнул Дик.

— А Лакомку, значит, ты впервые увидел вчера? — не унимался Могильщик.

— Если вас так интересует эта цыпочка, почему бы вам не пойти к ней в гости? — сварливо осведомился Дик.

Гробовщик посмотрел на свои часы и сказал:

— Три четырнадцать.

— Сегодня уже поздно, — сказал Могильщик.

Дик смущенно посмотрел на одного детектива, потом на другого и спросил:

— Это вам, значит, поручено расследовать убийство?

— Нет, это не наш ребеночек, — отозвался Могильщик. — Нам с Эдом велено выяснить, кто устроил беспорядки.

Дик вдруг истерически захохотал, что вовсе не вязалось с его циническим безразличием.

— Вот откуда берется перхоть, — сказал он сквозь смех.

Добрые люди, пищу помогают усваивать различные желудочные соки. На каждую пищу есть свой сок. Есть сок на мясо, есть сок на картофель. Есть сок на потроха, есть сок на пироги. Есть сок на пахту, есть сок на виски. Но иногда случается вдруг путаница, и соки усваивают не то, что им положено. Берешь, например початок вареной кукурузы прямо из кастрюли, а он такой горячий, что ты обжигаешь себе язык. А язык подает неправильный сигнал желудку. А желудок высылает сок не для кукурузы, а скажем, для кайенского перца. Тут происходит расстройство пищеварения, и кукуруза ударяет в голову. Возникает высокая температура. В организме такой жар, что кукуруза жарится, прыгает, подскакивает и идет прямо в голову, а там смешивается с корнями волос. Вот откуда берется перхоть.

Дасти Флетчер

Из его выступления

в театре «Аполлон» на

125-й улице в Гарлеме.

В Храм Черного Иисуса вошел человек. Это был толстяк-коротышка с заячьей губой. Лицо его было мокрым от пота, таким мокрым, что, казалось, в нем образовалась какая-то течь. Круглая, как шар, голова была покрыта такими густыми черными волосами, что они казались искусственными. Туловище смахивало на до отказа надутый резиновый манекен. На нем был небесного цвета голубой костюм с отливом. Вид у толстяка был взрывоопасный, но он сохранял спокойствие.

Чернокожие у входа смотрели на него с благоговейным ужасом.

— Сын Хама, — прошептал кто-то, на что последовал ответ:

— Нет, это сын Иисуса.

Чернокожий вошел в вестибюль, пахнувший мочой, миновал гигантского гипсового Иисуса Христа, подвешенного на канате за шею. Другой конец был закреплен на осыпавшемся потолке. Черное лицо Христа было искажено гримасой ярости, зубы оскалены. Руки были раскинуты в стороны, пальцы сжаты в кулаки. Из красных отверстий от гвоздей сочилась черная кровь. Внизу была надпись «ОНИ МЕНЯ ЛИНЧЕВАЛИ».

Собратья в это верили.

Храм Черного Иисуса располагался на 116-й улице, к востоку от Ленокс-авеню. 116-я и параллельные ей грязные раскаленные трущобные улицы вели в Испанский Гарлем. Они кишели грязными распаренными черными обитателями, которые очень напоминали тараканов. От их шагов вздымалась обильная пыль. Волосы плавились, сбегали, словно потоки жира, по потным черным шеям. Полуодетые люди ругались, кричали, смеялись, пили крепкие напитки, ели жирную пищу, вдыхали трущобные миазмы, потели, воняли и веселились.

Это была Долина. А Гефсимань находилась на холме. Там было прохладнее. Эти люди веселились круто. Жара запекала мозги, размягчала черепа, вызывала перхоть. Обычная жизнь была так полна страхов и убожества, что праздники получались, как кипяток. Был день памяти Ната Тернера. Кто он, собственно, такой? Одни считали, что джазист, который учит ангелов настоящей музыке, другие думали, что он боксер, тренирующий самого Сатану. Но большинство сходилось на том, что самое ценное в его жизни — смерть, благодаря чему у них теперь выходной.

Невзрачного вида сутенер заталкивал свою двухдолларовую шлюху в старый рыдван, чтобы везти ее на работу в Центральный парк. Ее черное лицо было густо покрыто белой пудрой, ее накрашенные глаза поражали тупостью, ее полные губы сверкали, как красная пожарная машина. Она ехала ловить белых возле Лагуны, заставать их врасплох, брать тепленькими.

Одиннадцать черных монахинь вышли из обшарпанного ветхого дома, в витрине которого была вывеска «ОРГАНИЗАЦИЯ ПОХОРОН». Они несли медную кровать так, словно это был гроб. На кровати был матрас, а на матрасе завернутый в грязную простыню старик с растрепанной шевелюрой. Он лежал неподвижно, словно покойник. Никто не удивлялся, никто не задавал никаких вопросов. В ресторанчике «Серебряная луна» какой-то шутник крикнул официанту:

— Ну-ка, принеси мне чашку кофе крепкого, как Мухаммед Али и фрицбургер.

— Это что такое?

— Фрицбургер? Котлета с капустой. Как любят фрицы!

У входа в кинотеатр стоял человек с жаровней, сделанной из ванной, и поставленной на колеса от детской коляски. На ней, шипя и прыская жиром, жарились свиные ребрышки. Над жаровней стоял сизый дым, пахло жареной свининой, отчего у прохожих текли слюнки. Полуодетые чернокожие покупали нарасхват куски свинины с пылу с жару на ломтях светлого хлеба, хрустели полупрожаренными косточками.

Еще один старик забрался на купол кинотеатра. Вооружившись удочкой и леской с крючком, он забрасывал снасть, как заправский рыболов. Как только продавец отворачивался, тот быстро опускал удочку и, поддев на крючок ребрышко, поднимал его. Все, кроме продавца, видели, что происходит, но никто не выдавал старика. Они ухмылялись друг другу, но стоило продавцу свинины взглянуть на них, улыбки, как по команде, исчезали.

Продавец почуял неладное. Он сделался подозрительным. Он понял, что ребрышки исчезают бесследно. Он сунул руку под жаровню и вытащил железную кочергу.

— Кто из вас таскает ребрышки? — обратился он к собравшимся вокруг. Он вдруг сделался мрачным и грозным.

Ответом ему было молчание.

— Если кого поймаю, сразу вышибу мозги, — пообещал он.

Гарлемцы — люди веселые. Они любят хорошую шутку. Они верят в пророка по имени Хам. Они рады приветствовать у себя черного Иисуса. Белый Иисус проявлял к ним равнодушие.