Юлиан Бардин - Империя страха

Никто не решился что-либо возразить или осудить товарища за честность: и Чижов и Лямзин молчали, потупив взгляд, как будто это они проявили стыдливое малодушие, за которое, впрочем, нельзя было строго судить искреннего Пашу.

Антон, чтобы замять неловкость прозвучавшего признания, нарочито весело выпалил:

— Вот и отлично, поделим барыши на двоих. Лица присутствующих озарили натянутые улыбки, а майор продолжил, прямо взглянув на толстяка:

— Дашь мне свою машину?

— А заодно и ключи от квартиры, где деньги лежат, — поддержал его Иваныч, звонко хлопнув Аникеева по плечу.

Паша уловил произошедшую перемену настроений и понял, что над ним куражатся только затем, чтобы прийти ему на помощь, поэтому он дурашливо скуксился и запричитал:

— Давайте, можно… можно грабить несчастного лопуха, воспользовавшись его беспомощностью и слабым здоровьем.

На этот раз в тесной кухоньке прокатился дружный, искренний хохот.

— Слабое здоровье, — передразнил его Иваныч и беззлобно пошутил: — Да на тебе пахать надо.

Не обращая внимания на последнюю реплику, Аникеев заговорил, но уже более серьезно:

— Ключи от квартиры я вам вряд ли дам, а вот от дачи — ради Бога, — здоровяк вышел в коридор, покопался в карманах висящей на вешалке куртки и вернулся, держа в руках позвякивающую связку блестящих ключиков. — Этот от машины, — принялся объяснять он, — а эти три от моего загородного именьица.

Чижов закурил очередную сигарету и переспросил:

— Это, случайно, не там, где мы отмечали твой день рождения?

Смешно раздув щеки, Аникеев удивленно округлил глаза и не преминул заметить:

— Можно подумать, что я персидский шах и у меня этих особняков, как у собаки блох; ну конечно там. Дорогу знаешь?

— Найду, — ответил каскадер и направился к двери, бросив через плечо: — Антон, ты идешь?

Лямзин проворно вылез из-за стола и последовал за своим новым знакомым. По дороге он заглянул в гостиную и позвал подругу, увлеченную просмотром какого-то боевика:

— Маша, поехали.

— Ну вот, так всегда, — зароптала девушка, но покорно встала с кожаного диванчика и присоединилась к мужчинам, — на самом интересном месте прервал. Не могли подольше поболтать.

Не обращая внимания на ее недовольство, майор крепко пожал протянутую ладонь гостеприимного хозяина и произнес с искренней благодарностью в голосе:

— Спасибо, Паша.

— Да, спасибо, — торопливо выпалил Чижов и привычно хлопнул здоровяка по плечу, не забыв при этом пошутить: — Заезжай, если что, адрес знаешь. Гостям в нашем доме всегда рады.

— Пренепременнейше, — в тон каскадеру отозвался Аникеев и уже более серьезно закончил: — Поберегите себя, братцы.

Лямзин вместо ответа озорно подмигнул ему и вышел на лестничную клетку вслед за удалявшимся Чижовым, крепко сжав теплую ладонь девушки.

— До свидания, — произнесла она, обернувшись к стоящему в дверном проеме мужчине, — приятно было познакомиться.

— Взаимно, — любезно отозвался он и добавил: — Всего доброго.

Тонкие каблучки зацокали по бетонным ступенькам, заглушая тихие шаги спускающихся мужчин, и как заключительный аккорд в этой импровизированной симфонии прозвучал гулкий щелчок запираемого замка, эхом прокатившийся под сводами подъезда.

Гвоздика снова «дернули» на допрос в уже знакомый кабинет, и он привычно уселся на деревянный стул, сложив руки на коленях.

Прол ехидно улыбался, изредка бросая косые взгляды на строптивого подопечного. В поведении опера сквозило явное превосходство сильнейшего перед почти поверженным противником, как будто великий гроссмейстер собирался сыграть партию в шахматы с юным учеником.

— Ну что, Дегтярев, — произнес Прол, радостно потирая руки, — по-прежнему будешь запираться или все же сделаешь признание?

Пренебрежительно усмехнувшись, Юра одарил собеседника сияющей улыбочкой и нагловато ответил:

— Так ведь мне за это премии и очередного звания не полагается, поэтому я лучше помолчу, а ты, гражданин начальник, потей на здоровье.

Капитана явно уязвил столь неучтивый тон, но он сдержал рвущиеся наружу эмоции, считая, что нет смысла злиться на того, чья участь уже, собственно, предрешена.

— Как хочешь, — стараясь, чтобы его голос звучал в большей степени безразлично, чем обиженно, пробурчал он, — тогда приступим к главному.

Прол раскрыл лежащую на столе папку с надписью «Уголовное дело» и перешел к сухому допросу:

— Значит, гражданин Дегтярев, вы отрицаете свою причастность к краже драгоценностей из квартиры Милютиных?

— Угу, — пробурчал вор, вперившись в грязное пятно на давно не крашенной стенке, — отрицаю.

Опер вновь победоносно улыбнулся и задал очередной вопрос:

— Знакомы ли вы с гражданином Цимбалевичем Абрамом Иосифовичем?

— Нет, не знаком.

— А вот он утверждает обратное, — ощерился капитан, — как вы это можете объяснить?

Гвоздик недоуменно пожал плечами и нагло посмотрел в глаза сыщика:

— Мало ли, какая ахинея может взбрести в тупую голову. Этот ваш Цибулевич, — он нарочно исковеркал фамилию ювелира, продолжая говорить в том же, осознанно дерзком тоне, — может, псих какой, так мне что, из-за каждого идиота себе на горб срок подвешивать? Потом, что стоит его слово против моего — всего лишь «один-один», а тебе, гражданин начальник, как я понимаю, нужен ощутимый перевес в счете, чтобы упечь меня к «хозяину».

Оперативник недовольно нахмурился, внутренне осознавая справедливость слов подследственного, но он твердо уповал на скупщика, который мог прижать вора к стенке своими показаниями.

А Гвоздик между тем продолжал:

— А может, у вас есть мои пальчики, оставленные в квартире этого терпилы, или свидетельские показания? Вот это для «кивал», — говорящий пренебрежительно отозвался о народных заседателях, — было бы серьезным основанием отправить меня по этапу. А еще лучше, чтобы меня взяли с поличным…

— Заткнись! — рявкнул опер и громко стукнул кулаком по крышке стола. — Всякая мандавошка меня еще учить будет. — От его прежней сдержанности не осталось и следа — лицо капитана перекосило в приступе отчаянной ярости, и ему стоило огромных усилий взять себя в руки. — Договоришься у меня до «пресс-хаты», пусть там с тобой «шерстяные» побазарят.

Прол имел в виду категорию подследственных, которые в равной степени ненавидели и милицию, и «правильных» уголовников — этакие одинокие шакалы преступного мира. Окажись кто-нибудь из среды «шерстяных» в нормальной камере, его бы там ждала неминуемая смерть. То же самое и наоборот — мало кто из блатных, попавших в столь неприятное (с точки зрения самих блатных) окружение, мог остаться в живых.