Сергей Зверев - Закон десанта – смерть врагам!

А спецназ тем временем колотился в дверь, вынес ее к едрене бабушке, а профессор торопливо сжигал документы. Бойцы ворвались в лабораторию, им под ноги бросились трое перепуганных детей, которых они не остановили (кто бы знал?). В лаборатории сидел профессор с чувством собственного достоинства, в соседнем помещении — ассистент без всякого достоинства (трясся от страха). Секретных материалов, ради которых и проводилась, собственно, операция, не нашли. Пепел профессор развеял за окном.

Состоялся закрытый суд. Измена Родине. Двадцать лет тюрьмы или пожизненная психушка. Сострадательный суд выбрал последнее. Ассистент Гномов, умудрившийся придержать язык за зубами, отправился в закрытое отделение психиатрической лечебницы на улице 1905-го года, профессор Моравский — в знаменитый «централ» на улице Владимировской, где за примерное поведение и будучи прекрасным специалистом быстро стал «помощником» врачебного персонала и обрел свободу перемещений по территории больницы. Затем попытка к бегству, карабканье через забор; машина, под которую он прыгнул, успела увернуться, но немолодого профессора прямо на месте свалил сердечный приступ — умер мгновенно…

Согбенного, постаревшего, наполовину потерявшего память ассистента в 96-м году выпустили за ворота и отправили на все четыре стороны. Гномов прошел долгий курс реабилитации. Он по-прежнему был приличным психиатром, впоследствии — психотерапевтом. Страну трясло от террора, природных и технологических бедствий. Гномова назначили руководителем центра психологической помощи при региональном штабе МЧС, где и состоялся несколько лет спустя контакт с заезжим израильским хирургом, который в ходе приватной беседы представился агентом «Моссада». Информация не устарела. Она по-прежнему была горячей. Даже горячее, чем раньше. Она обжигала. За информацию предлагались такие деньги, что у Гномова волосы встали волосы. Он прекрасно помнил кодовую фразу, произнесенную профессором. А ввести «детишек» в транс он и сам бы смог. Но Гномов абсолютно не помнил, кого он гнал по лестнице — провал в памяти. Девочка и два мальчика — кажется, так. Девочка отбивалась, плакала, сквернословила, мальчики вели себя посдержаннее, на то они и мужской пол…

И откуда мог предположить «Моссад», что определенные персоны в ФСБ разроют архивы и также заинтересуются делом двадцатилетней давности? В их планах вовсе не значилось сотрудничество с «Моссадом». Их не волновал проект «Питомник» — они хотели обрести секретную информацию для собственных нужд. Но не было у них в распоряжении кодовой фразы, которую знал только Гномов, а оттого и действовали нерешительно, сумбурно, бросаясь из одной крайности в другую — в отличие от партии Гномова-Чепурного-Ведерникова…

У Алика Пригорницкого горели глаза. Он хорошо относился к Вадиму, но бесконечно любил деньги. «Охранная сигнализация» зазвенела в голове.

— Черт, — досадливо щелкнул пальцами Алик, — этот тип в натуре ни хрена больше не знает. Сколько вас было в этой школе, Вадим? Человек четырнадцать-пятнадцать? Информация — у трех. И вас осталось трое. Какова математическая вероятность, что у кого-то из вас в голове — секретные сведения?

Жанна знала, но она молчала. Борька хмуро думал о главном — о том, что пора делать ноги. Вадим же удрученно понимал, что в этом мире никому нельзя верить.

— Хотелось бы мне поболтать с этим парнем по фамилии Гномов… — задумчиво изрек Пригорницкий. — Ребята, а вы ни разу не чувствовали, что ваши головы отягощены чем-то ненужным?

Нельзя поминать всуе черта — он имеет паршивое свойство являться. Не Алик Пригорницкий представлял опасность. Проглядели! Никто не слышал, как сняли внешнюю охрану. В цокольный этаж ворвались люди в полувоенной форме. Работали молча и быстро. Автоматные очереди болью отдавались в сердце. Вадим схватил Жанну, повалил на пол. Сверху упал Борька. В тесном пространстве стало жарче, чем в аду. Бежать было некуда. Зажать уши, но толку? Жанна тихо поскуливала. Борька злобно ругался. Охранники Пригорницкого успели выхватить пистолеты — и повалились, нашпигованные свинцом. Человек с чемоданчиком уже лежал, под головой растекалась лужа крови. Вежливого паренька со знанием электрических законов отбросило к окну воздуховода, как на амбразуру. Чепурной продолжал блаженно скалиться — с тремя дырками в груди. Алик Пригорницкий сделал неловкий прыжок, чтобы уйти в смежное пространство, взметнул полы плаща и рухнул, пораженный в спину…

Вадима схватили за шиворот. Какой-то здоровяк с перекошенной рожей оторвал его от Жанны; Вадим сжал кулак, залепил снизу в «солнышко», за что и получил смачную затрещину. И увлекательную езду по спирали…

Сознание вернулось ненадолго и не в полном объеме. Он лежал в комнате с белым потолком. Скосил глаза — шторы плотно сдвинуты. А как тут с правом на надежду? Свечение исходило от потолка — оно было лишь чуточку ярче самого потолка. По комнате кто-то бродил. Доносилось приглушенное бормотание. Вадим напрягся, разглядел сутулую неясную фигуру, большую голову, несуразно вытянутые руки (на дыбе пытали?). Такое назойливое ощущение, что Вадим находился в одном помещении с сумасшедшим.

А может, это не было ощущением? Он сделал попытку пошевелиться, но затея не увенчалась успехом — тело намертво сроднилось с кушеткой. Привязали и ушли, оставив наедине с безумцем. Это какое-то медицинское учреждение. Пустое… Резервное? По линии МЧС? Кольцов повернул голову — по соседству находился Борька. Без сознания. Или спал. И его привязали. За Борькой еще кто-то. Подруга по несчастью. Зачем с таким упорством пытались вырваться?

Обидно. Он напряг суставы…

На лоб улеглась противная влажная ладонь. «Общий наркоз»? Вадим будто погрузился в трясину. «Что такое общий наркоз? — вспоминал он лениво. — Это когда вместе с пациентом засыпает вся хирургическая бригада…» И снова настал продолжительный, беспокойный, какой-то странный сон.

— Корабль следует назвать «Первопроходчик»… — вгрызлась в мозг непонятная фраза. Далее — тишина. Вадим не реагировал. Говорящий раздраженно повторил:

— Корабль следует назвать «Первопроходчик»…

Сонливость одолевала — неподвластная. Он не реагировал на фразу, уносился в объятия Морфея.

— Дьявол… — бормотал сумасшедший, — не то…

«Вот и славненько», — подумал Вадим и стремительно заснул. Когда вновь очнулся, безумец, тяжело прихрамывая, бормоча нецензурщину, отходил от Борьки. Направился к третьему участнику эксперимента. «Девочка, гонимая по лестнице, сквернословила и отбивалась, — вяло думал Вадим. — Не стала бы Лариса Рухляда сквернословить и отбиваться. И Катюша Василенко не стала бы…»