Богдан Сушинский - Операция «Цитадель»

Тем временем Ланцирг уже с нетерпением поджидал его.

— Налево. Комнатушка уборщиков помещения, — прошептал он, как только Штубер, все так же не спеша, незаметно осматриваясь, вошел внутрь. — Те двое уже там. Сейчас закрою.

— Не надо. Дверь оставь открытой, — упредил его Штубер.

— Зачем? Это не предусмотрено.

— Приказ, — настоял гауптштурмфюрер, как старший группы захвата. — Этот выход еще может понадобиться.

— Не исключено, — сдался Ланцирг, помня, насколько Скорцени и Штубер дружны.

— И не вздумай прозевать появление Хорти.

— Кстати, рядом, в одном из кабинетов, томится канцелярской скукой мой знакомый, некий Мошкович, — намекнул Ланцирг.

— И что?

— Из окна его кабинета ситуация вырисовывается яснее. Рискнем?

Высокий, худощавый, в сером мешковатом костюме, Ланцирг и сам был похож на мелкого конторского служащего. Никому и в голову не могло бы прийти, что этот человек сумел повоевать в шести странах, получить три ранения и пять раз побывать в тылу врага.

Штубер вспомнил об этом не случайно. Только вчера, на досуге, об этом человеке ему, почти с восторгом, рассказывал Виммер-Ламквет. А уж он-то слыл крайне скупым на похвалу.

— Стать гостем твоего Мошковича, конечно, предпочтительнее. Но ведь еврей же.

— Побойтесь бога, Штубер! Вы же в Венгрии, и вокруг вас — сотни тысяч евреев.

— Все еще?!

— Пора становиться нацитерпимым, друг мой, коммандос.

— «Нацитерпимым» — хорошо сказано. Как бы там ни было, а я не люблю сидеть в кладовках, да к тому же с видом на Дунай.

— Сейчас прощупаю. Чтобы не влипнуть.

Спустя несколько минут, Ланцирг вернулся и провел Штубера в кабинет Мошковича.

— Так это же совсем иной пейзаж! — удовлетворенно глянул Штубер в окно, не обращая внимания на старого, совершенно облысевшего служащего, с ярко выраженными еврейскими чертами лица. — Сам не прочь бы поработать в таком кабинете.

— Сразу же хочу предупредить, — насторожился служащий, — что вакансий здесь нет и в ближайшее время не предвидится.

— Вы заявляете это с такой уверенностью?

— А кто еще может заявить об этом с такой уверенностью? — оскорбился служащий, грассируя на своем немецком идише.

— Да знаю я в этом городе одного такого, — загадочно улыбнулся Штубер. — Великолепный специалист по вакансиям. — И едва сдержался, чтобы не уточнить: «по еврейским вакансиям».

Из окна хорошо просматривалась почти вся площадь перед конторой и последние кварталы двух подступающих к ней улиц. В конце одной из них Штубер заметил крытый брезентом грузовик, предусмотрительно подогнанный Скорцени для того, чтобы в него можно было поместить раненых и убитых в перестрелке.

«Воистину убийственная предусмотрительность», — скаламбурил барон фон Штубер. Но что поделаешь, они не имели права оставлять после себя никаких следов, никаких улик.

— Главное, что Скорцени позаботился о нашем катафалке, — повел подбородком в сторону этой мрачной армейской машины Ланцирг.

— Надеюсь, Господь ниспошлет мне сегодня что-нибудь достойнее этого армейского катафалка, — загадал свою судьбу гауптштурмфюрер Штубер, но тут же вспомнил, что Ланцирг в открытую назвал имя обер-диверсанта рейха. Толкнув коллегу в бок, он кивнул в сторону Мошковича, однако Ланцирг лишь снисходительно ухмыльнулся.

— Он уже обо всем догадался, — достаточно громко, чтобы мог слышать сам Мошкович, произнес Ланцирг. — Молчание — в обмен за право выезда в Палестину через Турцию [96] До конца 1944 года через Румынию и Турцию в Палестину было переправлено более 37 тысяч евреев. Известно также, что турецкие консулы во Франции, Греции и других странах спасали многих евреев, объявляя их турецкими подданными. Начиная с 1943 года многие беженцы из Венгрии спасались на турецких судах, которые прибывали в румынские порты. Занималось организацией их переправки турецкое посольство в Бухаресте. .

— В таком случае будем считать, что в вашем лице господин Мошкович уже подготовил себе достойную канцеляристскую замену. Кстати, может, и нам уже пора подумать о путях «стамбульского эсэс-исхода» из Европы? Как-никак, турки нам не враги. Думайте, Ланцирг, думайте.

— Если бы я не думал об этом, то с чего вдруг завязывал бы столь трогательные отношения со служащим дунайской пароходной компании Венгрии, который как раз и представляет здесь известные сионистские круги Палестины? — вполголоса, хотя и не особенно таясь, проворчал коммандос Ланцирг.

Борнемисца — сорокалетний, полнеющий, с отчетливо наметившейся лысиной, перепахивающей большую черноволосую голову, мужчина встретил «майора Дравича» и его «адъютанта» с любезной улыбкой, усадил за стол и сразу же велел секретарше принести чаю с коньяком.

«А ведь этого провинциального мерзавца придется брать вместе с Хорти, — внимательно проследил за его знаками гостеприимства Розданов. — Обрати внимание, как он старается подготовить благоприятную почву для переговоров!»

В чем его-то выгода, терялся в догадках поручик. Если бы речь шла о переговорах с англичанами или американцами, — его старания еще можно было бы как-то объяснять. Но ведь речь идет о растерзанной гражданской войной, межнациональной враждой и оккупацией Югославии, будущее которой еще более мрачное и призрачное, нежели будущее Венгрии.

Так чего Борнемисца, Хорти и их сторонники добиваются, решаясь на переговоры с представителями югославских коммунистов, на что рассчитывают? В частности, владелец пароходной компании «Феликс Борнемисца»? Уцелеть, когда к власти в Будапеште придут прорусские или проюгославские коммунисты? Так ведь конфискуют всю твою контору к чертовой матери. И расстреляют, «как врага трудового народа». Или отправят в Сибирь.

Но даже эти погребальные перспективы могут открыться со временем, а пока что в Будапеште господствуют германцы. И вздернуть тебя — пять минуть развлечения. Впрочем, русские уже тоже пришли. Честь имею кланяться.

— Господин Хорти сейчас появится, — проговорил владелец компании, указывая пальцем на оживший телефон.

— С нетерпением ждем.

Слава богу, Борнемисца не владел ни сербским, ни хорватским, а говорил на каком-то скверном немецком, сымитировать который было несложно. Особенно Розданову с его славянским акцентом.

— Да, да, дорогой Николас! — все с той же любезностью кричал Борнемисца в трубку. — Они уже у меня. Всего лишь небольшое дельце, связанное с дунайским судоходством. Мой девиз: «Война войной, а торговля торговлей». Половина кораблей потоплена. Нужно думать, как жить дальше. Что? Да-да, конечно. Никто, кроме меня. Жду.

«Все, что шло после слов „Они у меня”, уже выглядело жалкой попыткой хоть как-то сбить с толку подслушивающих, — подумал Розданов. — Хоть какая-то видимость конспирации, пусть даже слишком запоздалая и неуместная».