Богдан Сушинский - Операция «Цитадель»

Штубер, не таясь, шел по коридору наперерез Хорти. Но тот даже не обратил на него внимания. И в приемную гауптштурмфюрер вошел, когда Хорти-младший уже переступал порог кабинета, а на лице секретарши все еще не увядала очаровательная улыбка. Или же улыбка женщины, очарованной появлением жданного гостя — что намного точнее.

Хорти, среднего роста, черноволосый, с несмываемой улыбкой превосходства на лице, был встречен Борнемисцей прямо в двери.

— Я рад, Николас. Это они: майор югославской армии Дравич, — указал судовладелец на Гольвега. — Со своим адъютантом, — добавил он, увидев, что в приемную, опережая Штубера, вошел Розданов.

— И что они предлагают, что хотят? — сдержанно спросил Хорти-младший.

— Вести переговоры. По-моему, боевые парни. Таких я взял бы на любое из своих судов, и прямо в капитаны, — он говорил все это по-немецки, дабы майор и его адъютант могли слышать, как он лестно отзывается о них.

— Если в капитаны ты берешь самых лучших, — суховато пошутил Хорти, — то откуда среди них столько пьяниц и отпетых негодяев?

— Это моряки, Николас, моряки — только-то и всего! И я говорю это сыну адмирала?!

— Вы действительно из штаба Тито? — переключил Николас свое внимание на майора и его адъютанта, не садясь при этом и не предлагая садиться всем остальным.

— Если вы настроены на серьезные переговоры, то да, — схитрил Дравич, избегая излишних заверений.

— Только на серьезные. Но сначала хотел бы выяснить ваши полномочия. Если вы представляете не самого командующего армией Тито, а всего лишь одну из группировок югославских партизан, тогда нам не стоит терять времени.

— У коммунистов группировок не бывает, — обронил Борнемисца. — Бывают у них только Сибирь и колхозы, — он явно отыгрывался за ту бестактность, которая была проявлена по отношению к нему посланцами вождя.

— Полномочия у нас самые широкие, — сверкнул безукоризненно белыми зубами красавец Гольвег. — Они даны лично Тито. Мы хотели бы надеяться, что Венгрия и Югославия, как две добрых соседки, будут решать свою послевоенную судьбу вместе. Таково мнение всего генералитета Народно-Освободительной армии Тито.

— Уже послевоенную? Но мы еще не отвоевались. Самое время подумать о том, как нам вместе выходить из этой войны.

— Будем считать, что исход ее уже предрешен, — уверенно демонстрировал свой сербо-немецкий диалект майор Дравич.

— Хотелось бы так и считать, — заметил судовладелец. Роль слушателя в этих переговорах его явно не устраивала.

— Почему вы решили идти на контакт именно со мной? — спросил Николас.

В приемной послышался какой-то шум. Борнемисца взглянул на дверь, но, заинтересовавшись разговором, не решился выглянуть, дабы не упустить самого важного.

— Потому что сразу после войны, то есть после поражения Венгрии, — я это хотел сказать, у вашего отца, регента Хорти, возникнут серьезные осложнения. И не только в отношениях с оппозицией и силами Сопротивления, но и с правительствами стран-победительниц. Захотят ли руководители США, Великобритании, Франции иметь дело с союзником Гитлера? Захочет ли сам венгерский народ терпеть «клику Хорти», как теперь называют ваше правительство в своих листовках венгерские антифашисты?

— «Комис-сар! Настоящий комиссар, — оценил Розданов старания Гольвега. — Переигрывает, конечно… Зато как мастерски ведет свою роль!»

Худощавое, аристократическое лицо Николаса заметно побледнело. Если бы такое осмелился сказать кто-либо из венгров, это, возможно, были бы последние членораздельно произнесенные им слова. Но перед ним стоял югослав. И говорил он то, о чем готов был сказать сам Тито. Причем говорил в общем-то правду. Но все же Николас не удержался, чтобы не напомнить майору:

— Союзниками Германии мы были постольку, поскольку вели общую борьбу против коммунистов.

— Приятно слышать, — рассмеялся доселе молчавший «адъютант» Розданов.

— Ах, да, — смутился Николас. — Я забыл, что… Забыл, кого вы представляете.

— Не обольщайтесь, — добивал его Гольвег. — Для американцев это тоже будет очень слабым аргументом. Разве что русские вас поймут, да их новые союзники — румыны и чехи.

— Осложнения, конечно, будут, — окончательно помрачнел Николас, болезненно ощутив безысходность политической западни. — В этом меня и убеждать не нужно.

— Но замечу, что лично вы, господин Хорти, не несете прямой ответственности за… — старательно подыскивал нужное слово Гольвег. Все это время он безбожно коверкал германский, дублируя германские слова сербскими, и даже переспрашивая, правильно ли он произносит то или иное слово. Понимают ли его собеседники. — …за все проделки. Нет, простите, за все деяния — так будет точнее — не правда ли? — регента Хорти.

— Вы правы: так точнее, — еще отчетливее побледнел Николас Хорти, которому крайне непривычно было выслушивать любые суждения по поводу «проделок-деяний» своего отца.

— Тем более что, как стало известно из надежных источников, вы далеко не во всем разделяете взгляды адмирала?

— И это очень важно, — оживился Николас. — Я просил бы вас постоянно подчеркивать эту сентенцию. В штабе Тито, да и в правительствах других стран, должны помнить о моих расхождениях с отцом в оценке многих процессов и явлений внутренней жизни, а также в политике. Когда обязанности регента будут возложены на меня, я постараюсь во многих аспектах находить свой собственный путь и свое собственное решение.

«Если так пойдет и дальше, этот провинциальный мерзавец сам возглавит трибунал, который будет судить его отца, — все еще вежливо улыбался Розданов. — И сам же казнит его. Да и трон венгерский он принялся выторговывать уже сейчас».

— Однако я сторонник преемственности традиций венгерской короны… — неожиданно завершил Хорти-младший.

Он хотел добавить еще что-то, но усилившийся шум в приемной заставил его запнуться на полуслове. Борнемисца тотчас же направился к выходу. Но прежде чем он преодолел расстояние от стола до выхода, двери распахнулись, и в кабинет один за другим ворвались четверо рослых крепких парней с пистолетами в руках. Последний из них втолкнул перед собой секретаршу.

Испуганно тараща глаза, Эльжбетта яростно мотала головой и топала ногами, требуя таким образом освободить от кляпа и наручников, сковавших за спиной ее руки.

— Придется потерпеть, синьора, — извинился перед ней Штубер, в мгновение ока, словно факир, одевая наручники на оцепеневшего Николаса. — Время такое: молчание равноценно жизни.

Пока они объяснялись, Гольвег успел так же незаметно «окольцевать» Борнемисцу, а еще через мгновение во рту у него тоже оказался заранее заготовленный кляп.