Богдан Сушинский - Батарея

– А что такое «отцовский ремень»?

– Про ремень знал давно, просто думал, что «аргумент» – это его какое-то армейское или флотское название.

– Так, говоришь, «ремень как высший аргумент пролетарского воспитания»? – улыбнулся капитан. – Убедительнее не придумаешь. И потом, это в его, старшины, манере сказано.

– Еще отец говорит, что юнги бывают только на кораблях, а на береговых батареях их не бывает.

– Наверное, он прав. Встречать юнг на береговых батареях мне еще не приходилось.

– Почему же тогда на береговой батарее появились мичманы и краснофлотцы?

– Что тебя в этом не устраивает, «плотоводец» ты наш?

– А то, что странно как-то у вас получается: мичманы на батарее быть могут, а юнг не бывает!

Гродов посмотрел вслед катеру, который уже превратился в едва различимую точку на горизонте, и улыбнулся.

– Если тебе, парень, что-либо и передалось от твоего отца-мичмана, так это склонность к философии.

– Так юнгой все-таки зачислите? – взглянул Женька на комбата снизу вверх, озарив при этом свое лицо веснушчатой, беззубой ухмылкой.

– Считай, что тебе снова не повезло.

– Тогда я сяду здесь, на причале, и буду сидеть, пока не зачислите или пока не умру от голода.

– Видно, отец все-таки редко брался за свой «высший аргумент пролетарского воспитания». Придется участить воспитательные беседы. Если еще хоть раз подойдешь на своей барже к этому причалу, вынужден буду сам взяться за этот самый «высший пролетарский аргумент». У меня это получится убедительнее, нежели у твоего отца. Кстати, как возвращаться будешь в свою гавань? Идти на такой «каравелле» против ветра вряд ли получится.

– Утром отведу. Если под вечер дует «низовой очаковский», значит, утром наверняка подует «верховой куяльницкий», из лимана. Здесь часто так дует. Кстати, ветры знать надо, товарищ капитан. Форма-то на вас морская.

– Ну ты, умник… Лучше скажи, что делать будешь, если прогноз относительно ветра не оправдается?

– Должен. Чайки вон над заливом кружатся. Верная примета. Ну, а если уж совсем ветра не будет, тогда что ж… Тогда утром придется тянуть свою каравеллу на канате. Картинку такую в школьном учебнике видели – «Бурлаки на Волге»?

– Придется тебя и в самом деле в юнги определять. Хотя, с другой стороны, как тебя, капитана каравеллы, да в юнги? Несолидно получается, как считаешь?

– Несолидно получается, что причал у батареи уже давно есть, а не то что катера, а даже шлюпки какой-нибудь захудалой нет.

– Действительно, весь в отца, – покачал головой комбат. – Еще тот фрукт!

Но и на сей раз Женька сумел поразить капитана своей сдержанностью и явно неподростковой рассудительностью:

– Вы бы лучше спросили, что я предлагаю, чтобы на батарее появился свой собственный флот?

– И что же ты предлагаешь? Зачислить твой плот в виде батарейного броненосца?

– На базе рыбартели я видел разбитый штормом баркас. Его нетрудно будет подремонтировать, и тогда у нас появится своя «шхуна». Правда, то ли с парусиной у рыбаков совсем плохо, то ли просто бригадир жадничает, однако ни метра выпросить у него не удастся, это уж точно. А то и парус сразу же установили бы. Я вон свой из двух лоскутов старой парусины сшил, новой так и не выпросил.

Неизвестно, чем бы завершился этот разговор двух капитанов, если бы на прибрежном склоне не появился мичман Юраш. Он был явно настроен перехватить юного мореплавателя, пока тот вновь не успел «поднять паруса».

– Что-то плохо воспитательную работу с капитаном каравеллы проводишь, старшина, – шутливо упрекнул его Гродов, чем явно вызвал недовольство у капитана каравеллы.

– Снова в чем-то провинился? – осуждающе взглянул Юраш на своего «блудного» сына.

– Еще как! Опять его каравелла в запретные территориальные воды зашла. Придется вам все-таки взяться за «высший аргумент пролетарского воспитания».

– Да поздно браться за него, товарищ комбат, – на ходу, запыхавшись, ответил Юраш, поднимаясь на причал.

– Почему же поздно? В самый раз, – все в той же шутливой манере парировал Гродов, однако, заметив, что волнение мичмана связано вовсе не с появлением здесь сына, запнулся на полуслове и после мимолетной паузы поинтересовался, что случилось.

– Вы разве еще не знаете? Только что пришла телефонограмма из Чабанки. Семьям военнослужащих предписано срочно приготовиться к эвакуации в тыл.

– С чего вдруг такая спешка?

– Вражеские войска заняли Вознесенск, то есть они уже рядом, на Южном Буге, и явно нацелены на выход к морю, – уточнил старшина, опасаясь, что, будучи нездешним, комбат не сразу привяжет название этого города к местности.

– Вот это новость! Ну предполагаю, что с ходу взять Николаев им не позволят. Как и перерезать ведущее к нему шоссе.

– Предполагать можно все что угодно, однако только что стало известно, что отдельные части румын подступили еще ближе, к Березовке. Все идет к тому, что вместе с немцами они хотят блокировать Одессу с суши.

Прежде чем как-то отреагировать на это сообщение, комбат поспешно извлек из планшетки карту. Буквально несколько секунд понадобилось ему, чтобы понять, что после захвата Вознесенска немцы устремятся обоими берегами Буга на юг, к Николаевскому и к Очаковскому портам, к стратегически важному Днепро-бугскому лиману. И что, как только они достигнут своей цели, тут же перекроют не только устья двух судоходных рек, но и зависнут над морскими коммуникациями, связывающими Крым и Кавказ с Одесской военно-морской базой.

– Если Вознесенск в самом деле пал, тогда это уже действительно серьезно, – признал комбат. – Особенно если румыны догадаются перебросить с Дуная на Буг, на железнодорожных платформах, свои бронекатера. Как в свое время мы перебрасывали в Одессу катера Шхерного, прибрежного отряда Балтийского флота, чтобы затем морем перевозить их в район Измаила.

– Почему бы им не догадаться, – пожал плечами Юраш, – если это первое, что тут же пришло вам на ум? А еще о Дунайской флотилии вспомнили, которая, наверное, так и застряла где-то под Херсоном [10], потому как на море с ее катерами не повоюешь.

– Зато в устье Днепра «катерники» теперь будут чувствовать себя как в устье Дуная, тем более что появился опыт реальных боевых действий.

Они задумчиво помолчали, и только во время этой паузы вспомнили о «великом плотоводце», который по-прежнему терпеливо ждал решения своей судьбы.

– А ты, моряк дальнего барахтанья, чего медлишь? – обратился мичман к сыну, и первоначальная суровость его тона неожиданно сменилась сдержанной нежностью. – Бегом в село! На рассвете уезжаешь вместе с матерью. Часа через два, как только управлюсь на батарее, тоже приеду.